Безупречный шпион. Рихард Зорге, образцовый агент Сталина - Мэтьюз Оуэн

Поэтому начиная с июня 1940 года первоочередная задача Риббентропа состояла в том, чтобы убедить Японию вступить в войну на стороне Германии против Британии и захватить Сингапур. Однако, выполняя требование своего руководителя, Отт столкнулся с серьезными трудностями. С одной стороны, в японских военных кругах Гитлер всегда вызывал глубокое восхищение, и по мере успешного применения тактик блицкрига это восхищение только росло. Вермахт продемонстрировал, что благодаря новой молниеносной войне с использованием механизированного вооружения можно проникнуть вглубь территорий даже тех противников, которые занимают самые надежные позиции и обладают значительными технологическими ресурсами. В результате капитуляции Нидерландов и Франции уязвимы стали Индокитай и Голландская Ост-Индия – основной источник нефти и каучука.

С другой стороны, до этого момента Токио официально сохранял нейтралитет в разворачивающейся войне, главным образом потому, что после подписания пакта Молотова – Риббентропа Япония решила оставаться в гордой изоляции. Премьер-министр адмирал Енай выступал категорически против полноценного альянса с Германией, утверждая – как потом выяснилось, обоснованно, – что при попытке вести войну одновременно против Великобритании и Соединенных Штатов Японии грозит поражение. Между умеренной и радикальной группами внутри армии напряжение возросло настолько, что в одной из милитаристских группировок назрел заговор с целью убийства Еная и всех членов правительства, занимающих антигерманскую позицию[23].

Заговор был раскрыт и сорван. Тем не менее нежелание Еная принимать участие в военных авантюрах быстро померкло перед соблазнительными трофеями, забрезжившими в Азиатско-Тихоокеанском регионе. От потерпевшей поражение Франции Япония потребовала – и добилась – соглашения о прекращении провоза боеприпасов из Французского Индокитая китайским националистам. С благословения Германии Япония также подписала новое щедрое соглашение с нацистским руководством Нидерландов о покупке нефти и каучука в Ост-Индии. Эпоха европейского владычества в Азии, казалось, подошла к концу.

В июле 1940 года министр армии Сюнроку Хата потребовал реорганизации японского государства в соответствии с идеологией нацизма, настаивая также на полноценном альянсе с Германией. Получив отказ Еная, Хата подал в отставку, спровоцировав конституционный кризис, в результате которого у власти вновь оказался принц Коноэ. Несмотря на регулярные речи об ограничении власти армии, на самом деле принц Коноэ понимал, что является марионеткой милитаристов. Новым министром армии при Коноэ стал генерал Хидэки Тодзё, ярый националист и идеолог японского империализма, широко известный по прозвищу Бритва. Присутствие Тодзё в кабинете министров было наглядным доказательством, что Коноэ оказался в зависимом положении. Министром иностранных дел он назначил Мацуоку Ёсукэ, словоохотливого амбициозного политика, тесно связанного с Квантунской армией.

Радикальная группа Императорской армии осуществила мягкий переворот, взяв верх над своими оппонентами. Правительство Коноэ оказалось под контролем радикалов. Едва второй кабинет министров Коноэ был сформирован, в официальной резиденции главного секретаря, Кэндзи Томиты, возобновились встречи “Общества завтраков” – в состав которого вошел и Одзаки. Он также продолжил работать в Отделе расследований Южно-Маньчжурской железной дороги, ставшей руководящим центром военной разведки в отношении Китая.

Устранив сторонников умеренной политики, можно было садиться за серьезные переговоры о полноценном военном альянсе между Японией и Германией. Цели Японии были очевидны даже не слишком посвященному в детали Мияги. “Японская дипломатия рассчитывает укрепить союз Германии и Италии, устранить или бойкотировать влияние Соединенных Штатов и Великобритании на Востоке, завершить войну в Китае и создать самодостаточную Восточную Азию и новый порядок в Восточной Азии”, – докладывал Мияги[24]. 23 августа Риббентроп направил Генриха Штамера в Японию в роли своего личного посланника вести переговоры о формировании нового союза[25]. Все его передвижения были организованы Южно-Маньчжурской железной дорогой, поэтому Одзаки – а значит, Зорге и Центр – получили все подробности маршрута Штамера едва ли не одновременно с самим Риббентропом[26].

К середине сентября Штамер и Мацуока завершили переговоры о формировании трехстороннего союза между нацистской Германией, фашистской Италией и Японией, или, как лаконично назвал его Муссолини, – “оси”[27]. В сущности, “ось” подразумевала глобальное разделение сфер влияния в мире будущего, где будет доминировать нацистский порядок. Япония согласилась “признать и уважать лидерство Германии и Италии в установлении нового порядка в Европе”, в то время как ей самой предоставлялось аналогичное право на “лидерство… в установлении нового порядка в Великой Восточной Азии”. В сферу влияния Японии должны были войти Маньчжурия, Китай, Французский Индокитай и острова Тихого океана, Таиланд, Британская Малайя и Борнео, Голландская Ост-Индия, Бирма, Австралия и Новая Зеландия. Что удивительно, Британская Индия должна была в рамках пакта Молотова – Риббентропа попасть в сферу влияния Советского Союза.

Важно отметить, что японцам предоставлялась возможность решить, хотят ли они принимать участие в войне против Великобритании и когда. Очень важно также, что Германия разделяла стремление Японии не вовлекать в войну Америку, рассчитывая, что перспектива сражений как в Атлантике, так и в Тихом океане вынудит Вашингтон и далее придерживаться политики изоляции. Для этого Мацуока назначил новым послом Японии в Соединенных Штатах адмирала Китисабуро Номуру, влиятельного сторонника дружбы США и Японии, у которого были солидные союзники в Вашингтоне, в том числе сам президент Рузвельт.

Крайне важно было также не дать Советской России вступить в альянс с Британией и Америкой. В пятой статье трехстороннего соглашения особо оговаривалось, что “вышеуказанное соглашение никак не затрагивает существующего в настоящее время политического статуса между каждым из трех участников пакта и Советским Союзом”. Кроме того, в ходе своего визита в Токио Штамер настойчиво намекал, что улучшение отношений между Японией и Советским Союзом вынудит Америку сохранять нейтралитет[28].

Японцы не стали дожидаться формального подписания соглашения, состоявшегося 27 сентября (“в 19-й год эры фашизма [1940]”, как следует из высокопарной официальной датировки документа[29]), чтобы приступить к своей части большого раздела территорий. 19 сентября японские экспедиционные войска отправились с Тайваня во Французский Индокитай, захватив после ряда непродолжительных стычек провинцию Тонкин. Зорге эти новости очень обрадовали. Чем дальше на юг отходила Япония, тем дальше она отодвигалась от Советского Союза – и предположительно, тем ближе было окончание войны и его возвращение домой.

“Не забывайте, пожалуйста, что мне уже между делом стукнуло 45 лет, что из них на службе у Вашей фирмы я провел свыше 11 лет… столь продолжительное время при существующих здесь условиях может подточить здоровье даже самого здорового человека, – напоминал Зорге Центру в октябре 1940 года. – При сем прошу не забывать, что я тоже живу здесь безвыездно… и что я ни разу, как другие «порядочные иностранцы», не выезжал отсюда через каждые 3–4 года в отпуск, что этот факт… может… даже показаться подозрительным”. Он также утверждал, что “Фриц (Зорге называет Макса Клаузена его кодовым именем. – Прим. ред.) страдает столь серьезной… болезнью, что не приходится более рассчитывать… на возвращение им былой работоспособности…. Сейчас я освоил его работу и возьму ее на себя”[30].

Это было не так. На самом деле Макс с небывалым рвением вернулся к работе. Невзирая на сердечный приступ и три месяца, проведенных в постели, Клаузену удалось осуществить около 60 выходов в эфир в 1940 году – на десять больше, чем в предыдущем, – отправив 29179 слов, трудоемкий рекорд для токийской резидентуры. Но если ложь Зорге предназначалась для того, чтобы ускорить возвращение, которого так жаждали и он, и Клаузен, то ответ Центра был столь бестактен, словно был рассчитан на уничтожение последних следов лояльности, теплившихся у Клаузена и к коммунистической идеологии, и к своим руководителям в Москве.