Иван Грозный - Казимир Валишевский

Все эти приговоры грешили излишней суровостью и категоричностью. Естественно, что они вызвали некоторую реакцию, ударившуюся, как это всегда бывает, в противоположную крайность. Некоторые из апологетов Ивана пришли к таким заключениям, под которыми едва ли можно подписаться. В основание одной из своих статей Белов положил тезис, который с некоторых пор в большом ходу у немецких теоретиков государственного права. Он заявил, что новгородская бойня может найти объяснение в общем возбуждении умов, характерном для этой эпохи. Что касается мученической смерти Филиппа, то она явилась неизбежным следствием вмешательства его в политику. Другие историки пошли еще дальше в этом направлении. Один из биографов Курбского, Горский, решился прямо оправдывать осужденье Сильвестра и Адашева, не выслушав объяснений обвиняемых. По мнению Горского, бывшие царские любимцы все равно не признали бы за собой вины. Я упоминал о казни Пронского. По свидетельству Курбского, его утопили, а по словам Таубе и Крузе – растерзали на части. Из этих противоречий Горский заключает, что Пронский мирно скончался на своем одре. Что касается архиепископа новгородского Леонида, то все свидетельства согласны. Его зашили в медвежью шкуру и затравили собаками. По мнению Горского, пастырь этот был, несомненно, виновен, и Иван поступил с ним согласно требованиям справедливости. Такие извращенные суждения, связанные с недостатком нравственного чувства, производят удручающее впечатление. Оставим в стороне апологетов и противников Грозного. Подойдем к вопросу с объективной стороны. Для этого проанализируем все элементы опричнины и выясним исторические условия, при которых создалось это любопытное явление.

Нужно отметить, что среди современников Ивана даже иностранцы не смотрели на него как на преступное чудовище. Я не говорю о тех свидетелях защиты, которых Форстен отыскал в Любеке.[35] Их показания слишком уж снисходительны. Они превозносят гуманность Грозного, уверяя, что он искренне стремился к соединению церквей. Все это дело торговой рекламы. Если венецианский посол Липпомано в 1575 г. представлял Ивана праведным судьей, то он, очевидно, руководился подобными же побуждениями. Обратимся к польским избирателям 1572 и 1575 г. Они были склонны поддерживать кандидатуру Ивана, что является более веским показанием в пользу московского государя.

Иностранные летописцы и историки той эпохи нарисовали страшную и отвратительную картину жизни опричнины и ее создателя. Но можно ли доверять, например, рассказу Таубе и Крузе? Повествуя об убийствах в Новгороде, как очевидцы этого события, они помещали город на берегу Волги. Ливонский историк Геннинг рассказывает, как одного ребенка опричники взяли из колыбели и принесли к Ивану. Царь сначала ласкал его и целовал, а потом зарезал ударом кинжала и труп его выбросил через окно на улицу. Поступок отвратительный, но Геннинг почерпает свои сведения либо от Магнуса, либо от виленского воеводы Радзивилла. Источники эти нельзя считать надежными. Одерборн приписывает Ивану проявление еще более сильной жестокости в связи с садизмом. Женщин хватали в их домах, тащили к царю для удовлетворения его похоти, а также и его сподвижников. Потом их душили, волокли обратно в их дома и вешали на целые недели над столами, за которыми мужья их должны были обедать. В других случаях девушек и почтенных женщин, изнасилованных при встречах в городах или деревнях, обнажали на жестоком холоде и ставили в снег на позор пред проходящими. Одерборн был протестантским пастором. Он составил и отпечатал свой труд на польской территории и в ту эпоху, когда протестантство утратило в московском государстве свои прежние привилегии. В то время Польша подготовляла завоевание Москвы и пускала в ход всякое оружие, не пренебрегая прибегать и к помощи прессы. Еще за несколько лет до этого не менее тенденциозное произведение Гуаньино уже фигурировало в качестве средства борьбы в руках Батория.

Для оценки книги Одерборна мы имеем критерий, который можно приложить и к другим подобным писаниям. Померанский историк посвятил одну из наиболее сенсационных страниц своей книги описанию сопровождавшегося убийствами разграбления, положившего конец благополучию Немецкой слободы в Москве в 1578 или 1580 г. Во время этого погрома насиловали девушек, а затем убивали их на глазах царя. Сам Иван поражал несчастных копьем и сбрасывал их в реку. Два сына государя были при этом ужасном зрелище, младший из них не мог видеть происходившего и убежал оттуда, рискуя подвергнуться гневу царя. Тут было все. Богатые купцы предлагали выкуп за своих близких. Царь отказал им. Тогда они начали поносить его. В гневе Иван подверг несчастных немок ужасной пытке. Их били кнутами, вырывали у них ногти, а когда они начали молиться, призывая имя Иисуса Христа, у них вырвали языки. Наконец их убили и, пронизывая до бела накаленными копьями, сожгли. Сохранились и другие рассказы об этом событии. Рассказ Горсея должен быть отнесен к другому событие такого же рода. Автор не был в России в 1578 г., к которому Одерборн приурочивает разгром. Нельзя допустить, чтобы одна и та же местность подверглась разгрому два раза. Как английский писатель, так и француз Маржерет относят событие к 1580 г. Версии как того, так и другого рассказа в своих ужасных деталях далеки от передачи Одерборна. Маржерет упоминает только о разрушении двух протестантских церквей и о грабеже в немецких домах. При этом обитатели их, несмотря на зимнюю стужу, без различия возраста и пола, были раздеты до гола. Горсей говорит, что некоторые девушки и женщины были изнасилованы, другие уведены опричниками. Несколько же голых женщин укрылись в доме одного из соотечественников. Маржерет и не думал оправдывать пострадавших: «они не могли обвинять никого, кроме самих себя. Их поведение было так гордо, манеры так надменны, одежда так нарядна, что всех их можно было принять за принцев и принцесс». Виновники слободы накопляли себе богатства, продавая крепкие напитки. Они злоупотребляли предоставленной им монополией и накопляли громадные барыши.

В заключении нам остается сослаться на свидетеля, наиболее заслуживающего доверия. В одном небольшом латинском сочинении «Psalmorum Davidis parodia» автор Бох, или Bochius, родом из Любека, делает замечания, относящиеся ко времени его пребывания в Москве в 1578 г. Возможно, что его пребывание там было связано с переговорами, начавшимися тогда между Римом и Москвой. Он был в Москве, когда там разыгрались события, описанные Одерборном. Он воспользовался гостеприимством одного своего соотечественника, жившего по соседству с Немецкой слободой. Однажды в час обеда слобода была занята воинами, одетыми в черное. Во главе их был царь. Его сопровождали сыновья и многие представители знати. Дома были разграблены, а жители раздеты и выгнаны на улицу.

Мужчины, женщины и дети, совершенно голые, бегали при сильном морозе, ища себе крова. Их преследовали и били без жалости. Хотя, по словам автора, приказано было только грабить, а не бить, но он сам был избит кулаками по лицу и плетью по спине. Раздетый, как и другие, он был вытащен из найденного им убежища. Его мучили целую ночь. Несколько раз били кнутом. На другой день один ливонский дворянин вступился за него, избавил от мучителей и призвал ему на помощь врача.

Эта сцена возмутительна, но сразу бросается в глаза отличие ее от описаний других авторов. Здесь не было ни изнасилований, ни убийств. Мы видим довольно грубый полицейский прием, в духе того времени. Бох утверждает, что этот погром вызвал митрополит, указав царю на то, что иностранцы развращают его воинов в своих кабаках.

Строгий, жестокий и сумасбродный суд Грозного не имеет никаких оправданий. В одном только синодике Кирилло-Белозерского монастыря записано 3470 жертв царя. Там же встречаем приписки: «с женой и детьми, – с дочерями, – с сыновьями», или такие записи: «Казарин Дубровский с двумя сыновьями и более 10 человек, пришедших ему на помощь. Двадцать человек села Коломенского. 80 человек из Матвеихи». Под новгородской рубрикой читаем: «Помяни, Господи, души рабов твоих, числом 1500, жителей сего города».

Людовик XI также молился за своего брата, герцога Беррийского.

В другом месте, устав перечислять убиенных мужей, жен, младенцев, Иван обращается к Богу помянуть тех, имена которых только ему известны. В синодике Свияжского монастыря упомянуты княжна-монахиня Евдокия, монахиня Мария, монахиня Александра, утопленная в Шексне, притоке Белоозера. Княгиня Евдокия приходилась Ивану теткой. Александра была одной из его невест. Мария – сестра Владимира. Грозный не щадил своих близких. Если расчет заставляли его миловать виновных, он казнил их родственников. «На чернеца нечего опаляться, писал он игумену Кирилло-Белозерского монастыря по поводу Шереметьева, разве нет в миру его родственников?»