Стеклянный дом - Ева Чейз

меньше месяца использовала ее вместо закладки. Сама мысль о том, что она может стать моделью, казалась абсурдной. Рита ведь некрасивая. И всегда такой была. Кроме той ночи с Робби, когда она почувствовала себя богиней. Но в конце концов любопытство – и желание заработать – победило.

Теперь за пять часов Рита зарабатывает больше, чем получала за двенадцать, когда была официанткой. Впервые в жизни ее высокий рост оказался преимуществом. Собственное тело приносит ей выгоду. Она стала спокойнее и увереннее после того, как познакомилась с другими высокими девушками, носящими девятый размер обуви, – девушками, которых тоже не всегда можно было назвать красотками. И никто над ними не смеется. «Это особая эстетика», – говорит представительница агентства, дымя сигаретой. И Рита уже не кажется себе такой некрасивой.

Работа в основном сводится к примеркам в ателье. Поначалу ей было ужасно неловко стоять в одном белье, но потом она поняла, что просто служит манекеном, а тем временем может думать о чем угодно. И ей понравились быстрые умелые швеи, их аккуратность и трудолюбие, их легкие прохладные пальцы и материнский тон, которым они иногда обращались к ней. Из-за шрамов она не может выходить на подиум, хотя есть один фотограф – ужасно известный, но разговаривает как торговец из ларька, – который отчаянно стремится сфотографировать ее обнаженной, чтобы увековечить ее шрамы, «похожие на племенные знаки». Но Рита твердо убеждена, что эта история должна принадлежать ей, а не ему, и упрямо отказывается – к огромной досаде агентства. Слава ей точно не нужна. Только деньги. Свобода. Чтобы никогда больше не зависеть от такого человека, как Уолтер Харрингтон. Вообще ни от кого не зависеть. Скоро она накопит достаточно, чтобы сделать первый взнос за собственную квартиру. А что дальше – она не представляет. В голове туман, такой же, как сегодня над городом. Он заволок все ее старые планы, мечты и представления о будущем. Интересно, что бы ей посоветовала Поппи, ее мать, если бы была жива? От этой мысли ей становится грустно и обидно.

В дверь стучит хозяйка – узнаваемо, тремя костяшками. Рита напрягается. Вот же старая ведьма.

– Да?

Миссис Кэттон распахивает дверь. Зрячий глаз окидывает комнату внимательным взглядом, выискивая доказательства недостойного поведения. Второй, белесый и пустой, просто смотрит вперед. Она затягивается сигаретой – «прерогатива хозяйки» – и перешагивает порог. Рита терпеть не может эти вторжения. После них ей каждый раз приходится заново привыкать к комнате.

– Я ведь перечисляла тебе правила, Рита.

– Перечисляли, – с прохладцей отвечает она. Даже ее голос успел стать взрослее и глубже: Рита быстро выросла. Несколько месяцев назад она бы заискивала перед хозяйкой, пытаясь добиться ее расположения. Но не теперь. Не после того, что Рита пережила у Харрингтонов. Неправда, что кроткие наследуют землю. Теперь она не станет ужиматься, чтобы занимать поменьше места. – Но я, по-моему, ничего не нарушала, миссис Кэттон.

Хозяйка выдыхает желтоватый завиток табачного дыма.

– Пока нет.

Рита хмурится, с трудом сдерживая нарастающее раздражение.

– Простите, я не понимаю, о чем вы.

– Мужчин не водить! – рявкает хозяйка. У нее отвратительный запах изо рта.

– Я ни разу не приглашала к себе гостей, ни мужчин, ни женщин, с тех пор как переехала сюда, и не планирую. А теперь, если не возражаете, миссис Кэттон, мне нужно собираться на работу…

Миссис Кэттон оглядывается через сутулое плечо на темную лестничную клетку, зажав сигарету губами.

– У двери ждет какой-то малый. Никак не могу от него отделаться. Говорит, у него новости про какого-то ребенка.

47

Гера

наши дни

ОБЛАКО АРБУЗНОГО ПАРА висит в прихожей, словно призрак фруктового салата. Я разгоняю его руками.

– Что это за мерзость? Мне больше нравилось, когда ты дымила как электростанция, Эди.

– Милая, думаешь, мне не нравилось? Но времена меняются. И я вместе с ними. – Эди прячет вейп, пугающе напоминающий пистолет, в сумочку. – Спасибо за чашечку чудесного «Эрл Грея». Ну, я побежала. У меня дедлайн.

Я с сомнением поглядываю на тетю, подозревая, что она выдумывает отговорки, чтобы поскорее смыться, избежать разговора и не слушать мое нытье.

– Правда? Во время дедлайнов у тебя обычно другое лицо.

Наморщенный лоб. Искусанная нижняя губа. Металлический лязг клавиш печатной машинки. Я выросла в этой атмосфере. Эди часто была ужасно занята. Она спрашивала у нас с Тедди про домашние задания, но ответы пропускала мимо ушей, погруженная в мысли о статьях, над которыми работала. «За меня все сделал кролик», – сказала однажды я, чтобы ее проверить. А Эди рассеянно ответила: «Молодец, милая» – и отбила новую строку. Но, сдав статью, она всегда тащила нас на второй этаж автобуса и везла есть мороженое с сиропами в Гайд-парке или обедать на Пикадилли. Мы обожали такие дни. Но я уже больше двадцати лет не ела мороженого. Лет пять не ездила на автобусе. И на метро. Город с каждым днем все опаснее. Штаммы гриппа все заразнее. Мне все сложнее скрывать панические атаки, которые начались у меня после смерти мужа, – вместе с ним исчезла стена, защищавшая меня от прошлого. Без него я будто осталась без кожи, без скорлупы, начала бояться каждого тычка и чиха. А с тех пор, как разыгралась очередная семейная драма – Господи, когда же это закончится? – я снова чувствую нарастающую панику и боюсь свихнуться, как моя мать.

– Ну, не совсем дедлайн. Но я ужасно занята. – У Эди пугающе самодовольный вид. Она ждет, что я заинтересуюсь причинами ее занятости.

– Чем? – спрашиваю я, покорно подыгрывая.

Ее губы складываются в улыбку.

– Я завела профиль в соцсетях.

– Господи. О чем ты там пишешь?

– О своем журналистском прошлом. О феминизме. О моде. Я планирую превратить себя в национальное достояние. – Она ухмыляется, гремя крупными браслетами из эпоксидной смолы, нанизанными на запястье. – А почему бы и нет, черт возьми?

Я стою и смотрю на нее – на мою постаревшую, крошечную тетю с блестящими глазами. На фоне обоев от «Colefax & Fowler» с растительным орнаментом она похожа на диковинную птицу.

– Я выбью эту фразу на твоем надгробном камне. «Здесь покоится Эди Харрингтон, которая смотрела на мир с вопросом: „А почему бы и нет, черт возьми?“».

Она хихикает:

– Сомневаюсь. Ведь я переживу тебя благодаря тому, что перешла на вейп с арбузным сорбетом. А теперь, если не возражаешь… – Она проскальзывает мимо меня, оставляя за собой шлейф цитрусового мужского парфюма, который носит уже много лет.

Я чувствую прилив нежности и тоски, как бывает