Расплата за ложь - Кай Хара

― Ты не спишь? ― спросила она, и я, наконец, приоткрыл веки, чтобы посмотреть на нее сверху вниз.

Я едва могу разглядеть ее лицо ― на улице еще темно.

―Который час?― пробурчал я.

― Три часа ночи. ― Отвечает она, и я громко стону.

Она тихонько смеется, и, открыв глаза, я вижу, что она смотрит на меня, прижавшись к моей руке.

― Что? ― грубо спрашиваю я. Прежде чем она успевает ответить, я наклоняю голову и накрываю ее губы своими в нежном поцелуе.

― Ты такой угрюмый.

― Это потому, что я раздражен. Сейчас рассвет, я знаю морских пехотинцев, у которых пробуждение более мягкое, чем это.

― Извини, ― говорит она с очередным смешком, в ее тоне нет и следа извинения.

Я снова целую ее. Я не могу остановиться с прошлой ночи.

Так же, как меня взбодрило то, как она произнесла мое имя, так и то, как она вышла из ванной после того, как я ее искал, вызвало во мне такой же толчок.

Пока я не понял, что на ней был свитер Феникса.

И до тех пор, пока мужчина, о котором идет речь, не вышел из той самой ванной комнаты прямо за ней.

Яд распространился по моей крови, как самая агрессивная раковая опухоль, захватывая и отравляя мое настроение до черноты.

Я знал, насколько сильным было мое влечение к ней, как сильно я хотел ее и жадно желал удержать, но все же я был потрясен глубиной и пылкостью ревнивой ярости, которая пронзила меня при мысли о том, что она позволила кому-то другому прикоснуться к себе.

Я думал, что ясно дал ей понять, что она недоступна для всех, кроме меня, но, очевидно, это было не так.

Я внутренне зарычал, раздраженный этой мыслью, но отбросил ее, покачав головой.

После ее признания, что она моя, и избавления от прежней двусмысленности, в моей груди громко заурчало чувство собственничества, которое я испытываю к ней.

Я уже знаю, что нескольких недель с ней будет недостаточно, и не вижу возможности отпустить ее в ближайшее время.

При мысли о том, что мне придется от нее отказаться, у меня защемило в груди, и я не хочу этого признавать и игнорировать.

Я не стану привязываться к ней еще сильнее, чем уже привязался. Я не могу.

― Что случилось?

― Мы не говорили о твоем сегодняшнем матче, ― говорит она. ― Я хочу увидеть голы, которые ты забил.

Я закрываю глаза с очередным стоном, пряча улыбку за гримасой. Она еще более одержима, чем я.

― Это не может подождать до завтра?

― Ну же, — ―отвечает она, легонько подталкивая меня под ребра. ― Я не могу уснуть. ― Она говорит мягко.

― А просмотр записи игры ― это хорошая альтернатива сну?

― Конечно, ― возражает она. ―Мне нужно убедиться, что ты так же хорош, как утверждаешь.

Я смеюсь и достаю свой телефон, лежащий на прикроватной тумбочке. Мэтьюс записывает все наши матчи и присылает нам ссылку для изучения игрового видео, так что у меня под рукой должны быть эти записи.

― Так и есть. ― Говорю я ей, нажимая на электронную почту в верхней части папки «Входящие».

― Я буду об этом судить. ― Она отвечает надменно, заставляя меня снова рассмеяться.

Я нажимаю кнопку воспроизведения на длинном ролике, примерно пятнадцать минут, и мы начинаем смотреть. В основном мы молчим, только Тайер время от времени комментирует какую-нибудь игру или я указываю на что-то, на что она хочет обратить внимание.

На шестой минуте я забиваю свой первый гол ― залпом в правый верхний угол с расстояния пятнадцати метров.

― Ни хрена себе! ― говорит она, затаив дыхание, проводя пальцем по шкале времени и перематывая видео на пятнадцать секунд назад.

Она просматривает его еще несколько раз, вчитываясь в предшествующую игру, которая привела к голу, и в сам гол. Есть что-то такое в том, чтобы наблюдать, как она зачарованно смотрит на меня, от чего мой член становится твердым.

Она включает видео, и оно представляет собой монтаж крупных и средних планов, на которых я участвую в следующих играх. Это похоже на мой личный ролик.

― Кто-то снимал лишь тебя. ― Она говорит с придыханием. ― За камерой стоял член твоего фан-клуба?

Я ухмыляюсь надутому тону ее голоса.

― Ревнуешь?

― Вряд ли. ― Она насмехается. ― В твоей команде есть еще десять игроков, я просто говорю, что думаю, что они были бы благодарны за то, что на пару кадров оказались в центре внимания.

― Я забил все три наших гола, ― замечаю я в защиту видеографа.

― И это, вероятно, потому, что остальные члены твоей команды чувствуют себя недооцененными, что сказывается на их игре. ― Она возражает, ее рука дико взлетает: ― Кто бы ни был оператором, может быть, она направит камеру на них и перестанет пялиться на тебя хоть на секунду?

― Я полагаю, что за камерой стоял мой футбольный тренер средних лет.

― Ну…

Я смеюсь, глядя, как слова замирают на ее губах, а потом рот захлопывается, когда она не может найти адекватного ответа на мое заявление.

Она снова смотрит на экран и смотрит еще несколько секунд, прежде чем поставить видео на паузу.

― Подождите минутку. ― Говорит она, перематывая видео еще на пятнадцать секунд назад.

― Что? ― спрашиваю я.

В ролике крупным планом показано мое лицо, когда я иду к боковой линии, чтобы вбросить мяч. На ходу я поднимаю руку и ловким движением убираю волосы со лба.

Она останавливается на этом кадре: моя рука наполовину закрывает лицо, за ней частично скрывается моя вечная полуулыбка.

Она хмурится, указывая на пушистый розовый браслет, обвивающий мое запястье.

― Это моя резинка для волос?

― Да.

Она переводит свой изумленный взгляд на меня.

― Почему она у тебя на запястье?

― Теперь она моя.

Я отчетливо помню тот момент, когда она протянула мне черную и розовую резинки, когда я заплетал ей волосы. Я обернул черную резинку вокруг ее волос и уставился на розовую, держа ее в руке.

Я держал что-то принадлежащее ей, что-то, что она дала мне, когда не могла дать ничего другого, и мой кулак крепко сжимался вокруг этого, не желая отпускать его.

Я засунул резинку в карман и забрал ее, как