Звезда цесаревны. Борьба у престола - Надежда Ивановна Мердер

class="p1">Ветлов растворил дверь в соседнюю горницу, служившую ему кабинетом, и позвал Петрушу, который в ожидании этого зова убирал комнату.

И Петруша тоже долго не мог сомкнуть глаз после появления посланца из леса, поджидая выхода его из бариновой спальни, да так и заснул, его не дождавшись. Верно, сам барин ему отпёр дверь, чтоб никого не беспокоить... Однако, войдя в спальню и услышав храп в кладовой, он догадался, что барин уложил его здесь, и нисколько не удивился, когда Иван Васильевич приказал ему принести поесть посетителю и блюсти, чтоб здесь никто не догадался о его присутствии в усадьбе.

— Этот паренёк из Лебедина, — нашёл он нужным ему объяснить.

— То-то мне он показался знакомым по голосу. В сенях-то было совсем темно, когда я ему отворил и провёл к вашей милости.

— Кроме Митряя, про него никто здесь не знает.

— Что Митряй, что могила: всё единственно.

— Во дворце проснулись? — спросил Ветлов, почему-то стесняясь прямо осведомиться про Елизавету Касимовну.

Но Петруша догадался, про кого он спрашивает.

— Лизавета Касимовна, говорят, прошли в маленькую столовую завтрак готовить... Да вот и сам Шубин по тропиночке в палисаднике прогуливается, верно, вашего выхода изволит поджидать, — прибавил он, указывая на окно в палисадник, по которому действительно ходил взад и вперёд с поникшей головой и с озабоченным лицом фаворит цесаревны в нарядном меховом кафтане, покрытом светлоголубым бархатом, и в высокой собольей шапке.

«О чём кручинится добрый молодец?» — подумал Ветлов, любуясь статным и красивым молодым человеком с побледневшим лицом и сдвинутыми тёмными тонкими бровями, с которым он накануне вечером виделся за ужином. Он был тогда, по обыкновению, весел, беззаботен и жизнерадостен, развлекал свою царственную возлюбленную шутками и забавными рассказами. Что такое могло случиться ночью, чтобы испортить расположение его духа и нагнать такое мрачное выражение на всё его существо? Он шагал медленно, как старик, погружённый так глубоко в думы, что тогда только заметил Ветлова, когда последний подошёл к нему совсем близко и, поклонившись ему, пожелал доброго утра.

— Это вы, Иван Васильевич? Я вас ждал, чтобы с вами пройтись по хозяйству перед завтраком, надо любимую тройку цесаревны посмотреть: вчера коренная что-то плохо бежала, ногу как будто зашибла, — заговорил он с неестественным оживлением, отворачиваясь от взгляда Ветлова, чтобы скрыть несомненные следы слёз на припухших веках.

— Очень кстати. Мне тоже нужно вам кое-что передать, — отвечал Иван Васильевич.

— Так пойдёмте в парк — там большая аллея прочищена.

Они прошли двор, свернули у самых ворот на тропинку между высокими сугробами, в длинную прямую аллею из столетних дубов, что вела к пруду, и тут Шубин со свойственной ему экспансивностью стал распространяться о постигшем его горе. Цесаревна на него разгневалась за то, что он позволил себе заметить ей, что они были бы гораздо счастливее, если бы она навсегда перестала думать о короне.

— А разве я не прав? Что ей эти мечтания до сих пор принесли? Ничего, кроме слёз, досады, гнева и разочарований, да опасности быть убитой или отравленной каким-нибудь подкупленным злодеем, — продолжал он, не дожидаясь ответа на предложенный вопрос. — И чем дальше, тем будет хуже, до тех пор, пока у врагов её будут причины её опасаться.

— Причины эти только с её смертью могут уничтожиться, — заметил Ветлов, — а охранять её от покушения на её жизнь, слава Богу, есть кому: начиная с вас, последний из здешних жителей не задумается жизнью за неё пожертвовать.

— Правда, но каково жить в этих постоянных опасениях и ей самой, и всем нам, в особенности когда не знаешь, долго ли это будет продолжаться? Ведь царю всего только тринадцать лет недавно минуло; он может и её, и всех нас пережить... Да и непременно переживёт, жизнь его обставлена сравнительно спокойно и во всяком случае безопаснее нашей...

— В жизни и в смерти Господь Бог волен, а не люди.

— Оно так-то так, а всё же, кабы Долгоруковы не убили Праксина...

— Праксин сам пошёл на вольную страсть, так же добровольно, как и мы с вами в случае надобности пойдём...

Говоря таким образом, Ветлов спрашивал себя, для чего именно фаворит зазвал его в парк и что у него на уме. Но Шубину неудобно было, по-видимому, самому про это заговорить. Как человеку недальновидному, ему было досадно, что так туго понимаются его намёки, и он всё больше и больше в них запутывался, так что, наконец, Ветлов над ним сжалился и прямо спросил у него, чем он так рассердил цесаревну, что до сих пор не может оправиться от происшедшей с нею ссоры.

— Быть не может, чтобы всё это вышло из-за того, что вы ей предложили отказаться от претензий на престол! Она бы вам на это ответила, что это невозможно, вот и всё.

— Нет, не за одно это: я ей сделал предложение...

— Какое предложение?

— Послушайте, ведь сватают же её за разных иноземных принцев, чтобы от неё избавиться, почему бы ей не выйти замуж за русского человека, который её безумно любит и которого она тоже любит, когда это спасло бы её от преследований Долгоруковых?

Ветлов понял наконец, в чём дело.

— И вы ей предложили с вами обвенчаться?

— Да. Что же тут такого особенно глупого? Не понимаю! Она любит меня больше всех людей на свете, она сама мне об этом говорила многое множество раз... даже сегодня ночью... Ведь не зря же я ей это сказал, не с бухты-барахты, а после того, как она мне сказала, что счастлива только со мной, что полжизни отдала бы, чтобы нам никогда не разлучаться и жить так, как простые люди живут... Я, разумеется, ей поверил и предложил ей обвенчаться со мною и зажить такой жизнью, которая ей так нравится... А она рассердилась на меня за это и сказала, чтобы я никогда не смел думать о такой глупости. Какая же это глупость, Иван Васильевич? Я не понимаю.

У него в голосе звучали слёзы, и он смотрел на Ветлова так печально, что последнему стало его жаль.

— Надо исполнить волю цесаревны, и вам это тем легче, что ведь не для себя же, не для своей безопасности, а для неё придумали вы то, что предложили ей...

— Разумеется, не для себя, — с живостью подхватил он, точно испугавшись такого предположения. —