Осень на краю - Елена Арсеньева

– Какие бунты? – слабым голосом спросил Шурка. – Сахарные? В Энске?! Извините, можно я воспользуюсь вашим телефонным аппаратом? Мне бы в редакцию… мне бы…

– А вы спрашивали, верю ли я в воскресение из мертвых, – насмешливо покосился Смольников на Охтина.

Шурка встал и чуть не упал, так его повело в сторону. Охтин еле успел молодого человека подхватить.

– Нельзя! – заявил вдруг Смольников, выходя вперед и прикрывая собой стол. – Да, воспользоваться моим телефонным аппаратом нельзя. Казенное имущество! Охтин, уведите отсюда репортера Русанова и отправьте его домой. Можете взять служебный автомобиль. И сами до завтра отдыхайте, Григорий Алексеевич. Авось до завтра Россия как-нибудь и без вас продержится!

Насколько Саша помнила, это был второй в ее жизни разговор с Кларой. Они никогда не вступали в беседу при случайных встречах и даже толком не раскланивались, потому что Саша презирала любовницу отца, ну а любовнице отца, понятное дело, ее отношение очень не нравилось, и она выказывала дочери любовника ответное презрение, поскольку была слишком горда, чтобы заискивать перед ней и домогаться ее расположения. Однако Саша отлично помнила, что сказала ей Клара при той первой стычке, состоявшейся, дай Бог памяти, зимой четырнадцатого года, за кулисами Народного дома, где ошалело влюбленная Сашенька Русанова подстерегала предмет своих воздыханий, чтобы передать ему испещренное восклицательными знаками и подчеркиваниями признание в страсти нежной. Клара тогда ядовито высмеяла ее и впервые сообщила, что бегать за Игорем Вознесенским абсолютно бессмысленно и Саше, и всем прочим барышням, а также и дамочкам, потому что сердце кумира, идола и красавца давно и прочно принадлежит другой. Саша тогда в истерике раскричалась, мол, конечно, вам, вы его любовница, а Клара не стала ничего отрицать, хотя, конечно, уже знала (на правах верного друга, ха-ха!), что Игорь женат на другой. Знала, да… И вызывающе бросила: вам-де выгодно, чтобы ваш отец на мне женился, потому что тогда я оставлю Вознесенского в покое. Но Сашенька горделиво провозгласила, что не торгует собственным отцом.

Ну да, тогда об этом и подумать было страшно и отвратительно – уступить папочку какой-то актрисульке, шлюхе, которая иногда опускалась даже до того, что распевала фривольные песенки на эстраде ресторана «Венеция» – распевала и отплясывала канкан, давая возможность всякому мужчине любоваться мельканьем своих ножек и кружевами своего нижнего белья.

Прошло два с небольшим года. Клара не изменилась: она по-прежнему любовница Константина Анатольевича Русанова, по-прежнему выступает во всех ведущих женских ролях в Николаевском театре, и если не отплясывает больше в «Венеции», то потому лишь, что сей ресторан закрылся. Как и многие другие, в связи с трудностями военного времени.

Да, Клара все та же. Но Саша Русанова… Она изменила не только фамилию – изменилась вся. И даже любовь ее к Игорю Вознесенскому – казалось бы, единственное неизменное, вечное звено в цепи ее жизни! – тоже претерпела изменения, превратившись из розового обожания в некое темное, красное, порою даже багровое кипение. Страсть, плотское желание, разбуженная чувственность пришли на смену прежней воздушной нежности. Не осталось ни гордости, ни чести, ни честности, никаких других чувств, кроме единственного желания: заполучить этого мужчину, который, оказывается, всеми возможными узами – телесными, сердечными, даже церковными – связан с другой женщиной. Когда-то Саша унижалась, предлагая себя ему потому, что хотела стать его женой. Теперь она поняла, что готова на любое унижение, только бы просто и грубо заполучить его в свои объятия, в свою постель (или самой оказаться в его постели). Она хотела непознанного, неизведанного, желала исполнения заветной мечты и, в конце концов, своего торжества над той чужой женщиной, которая…

Игорь Вознесенский сам признал, что жена заполучила его каким-то темным, не слишком честным, а может статься, и вовсе преступным путем. И кто мешает Саше пойти таким же путем порока, разврата, преступления ради того, чтобы хоть раз, один только раз (она искренне верила в то, что единственный раз обладания любимым позволит ей насытиться навсегда!) изведать счастья, которого она не знала никогда, никогда в жизни?

Да, видимо, слишком многое, бесконечно многое было написано в те минуты на ее лице. И Клара, женщина опытная, тем паче положившая, как и Саша, жизнь ради любви к одному-единственному человеку (Константин Анатольевич Русанов со смеху помер бы, узнай он, что его любовница, от которой он погуливал, точно мартовский кот, без всякого зазрения совести, хранит ему нерушимую верность все долгие семь лет, пока длится их сожительство, а если не кричит об этом на всех углах, то лишь потому, что, так же как сам Русанов, считает верность сущим пережитком прошлого, устаревшим куда более, нежели даже монархический строй), все поняла. И мгновенно сообразила, что дочь ее любовника – теперь легкая добыча, а значит, в стане врага, как Клара иногда называла семью Русановых – она ведь была убеждена, что именно нежелание оскорбить семью браком с актрисой мешало Константину жениться на ней, а о существовании Эвелины Ле Буа и знать не знала, – у нее завелся лазутчик.

– Я вас недооценивала, – проговорила Клара, вглядываясь в разом повзрослевшее и даже словно бы постаревшее лицо Саши. – Я и не думала, что вы сможете любить его так долго и так…

Она осеклась, и Саша продолжила угрюмо сама:

– Так безнадежно?

– Нет, я просто хотела сказать – так сильно, – уточнила Клара с кривой улыбкой.

– Нет, вы подумали – так безнадежно! – упрямо, раздраженно мотнула головой Саша. – Потому что он мне все сказал.

– Все? Что именно? О своей жене, что ли?

– Ну да.

– Ну так это еще не все, – усмехнулась Клара. – В том смысле, что даже самая нерушимая верность дает иногда трещину. Я слышала весь ваш разговор, так что не трудитесь пересказывать. Я хочу предложить вам сделку.

– Сделку? – глухо повторила Саша.

– Да, да, да! – чуть ли не выкрикнула Клара и, сильно махнув ворохом своих опереточных юбок, подошла почти вплотную к Саше. – Послушайте, моя дорогая, как вы думаете, сколько мне лет?

Та испуганно моргнула:

– Не знаю.

– Ну попробуйте угадать!

Зимой четырнадцатого года Сашенька Русанова мстительно фыркнула бы: «Сорок! Пятьдесят! Шестьдесят!» Но с тех пор минуло два с половиной года, а жизнь, хочешь или не хочешь, многому учит, поэтому Саша пробормотала:

– Нет, не знаю. А что?