Не жизнь, а роман! - Юлия Викторовна Меллер

Катя обиженно вскинулась, хотела напомнить, что когда Берт увидел, как она сидит рядом с его капитаном, то он, ничего не говоря, накинулся на него с кулаками и устроил отвратительную драку, которую не отважился бы воспеть ни один трубадур. Недостойно рыцаря сражаться как простолюдины! А ведь она сидела с Рутгером, разделённая столом, в присутствии других людей и всего лишь учила его считать. Но что толку, у Берта свой взгляд на всё.

А Катерина втайне гордилась Рутгером. За один год рыцарь вложил все накопленные деньги в хозяйство, чтобы создать условия для разведения птиц и поставить себе добротный домище. Он рискнул — и не пожалел. Недавно к нему перебралась Манон с Евиной крохой, которая во время беременности забрала всю мамину красоту и получила в ответ жгучую ненависть. Манон теперь заправляет там всем хозяйством Рутгера и очень бережёт свою должность.

В прошлом году владение рыцаря принесло первый доход. Небольшой, по сравнению с тем, сколько он вложил, но раньше и о таком невозможно было мечтать. Сейчас на его земле поселились три семьи, и они завалены работой.

Рутгер скрупулёзно просчитывает всё до мелочей и использует каждую возможность заработка. На лавандовом поле Катрин он пристроил своих пчёл, а его пуховые одеяла, подушки, даже пробные варианты пуховиков поехали на льготных условиях в караване на продажу в другие города. В замок поступает дичь с его фермы, и Люси не надо теперь посылать людей охотиться. При этом Рутгер остался на службе у Бертрана, который нынче постоянно ревновал его.

Катя посмеивалась, что муж слеп и глух, раз ревнует не к Дидье, а к Рутгеру. Капитан Дидье всегда находил хвалебные слова для сеньоры и оказывал ей всяческую поддержку, а вот Рутгер сменил гнев на милость, но относился к ней со сдержанным молчаливым почтением, да ещё умудрялся выбивать из неё протекцию для своих товаров. И всё же Берт ревновал её именно к этому капитану!

Ну, да Бог с ним! Дела шли прекрасно! Строительство замка завершили, и самое время позволить себе некоторое роскошество. Катя думала заняться модернизацией деревни, осушением заболоченных участков, купить ещё пару кораблей, чтобы не искать каждый раз себе попутчиков, создавая грозные караваны.

Но всё пошло прахом! Пустая болтовня о необходимости нового крестового похода, длящаяся годами, довела ситуацию до кульминации. Назначены день и место сбора для рыцарей, и Бертран обязан не только участвовать сам, но ещё предоставить приличное количество воинов в войска своего сюзерена.

Катерина была в ярости. Ладно бы ей только срывали все планы, но складывалась не очень хорошая обстановка. Стоило пойти слухам, что младший Бланшфор разбогател, как их караваны стали целенаправленно караулить, чтобы разграбить, а на землях появились шпионы, которые искали способы внезапного нападения на замок. И вишенкой во всех грядущих неприятностях был отец Жюль.

Непотопляемый, несгораемый, не обращающий внимание на болезни и зимний холод, он продолжал жить и отравлять жизнь не только Кате, но и всем женщинам в округе. Никто его не обвинил в ведьмовстве, когда на реке под ним проломились мостки и он, упав в неё, после громких воплей о каре небесной на всех криворуких, всё же выплыл.

Люди назвали его святым.

Прошлое лето было жарким, и церковь вспыхнула как спичка, стоило одной из свечей упасть с подставки. Отец Жюль не пострадал, а вот Катины свечи и подаренный подсвечник были названы кознями дьявола. Это, конечно, не прямое обвинение, но иногда хватает даже намёка «святого человека», чтобы было о чём посудачить обиженным жизнью людям.

В ближайшей к замку деревне происходили перемены, и многие семьи заметно улучшили своё благосостояние, но не все. И как назло, у кого дело пошло в гору, то их болезни стали обходить стороной, да и люди стали сплетничать, что нечистое дело, когда деньга к деньге идёт, а тем, у кого неладно, так вроде всё ещё хуже стало за последние пару лет.

Если раньше ими владел сеньор, то теперь некоторые попали в рабство к своим соседям и вынуждены работать на их полях. Казалось бы, какая разница, если за работу кормят сытнее, да хозяин рядом плечом к плечу пашет, но кому приятно видеть, что соседям вдруг улыбнулась удача, а тебе ничего, и всё только хуже. И во всей усложнившейся жизни наособицу стоит отец Жюль, который всегда знает, что происходит и может всё правильно объяснить!

Катя понимала, что Берту не отвертеться от похода, но вместо него мог бы поехать свёкор! Да, она ужасная, но даже старший брат Ален выглядит похуже, чем отец. Если существуют энергетические вампиры, то старший Бланшфор — отличный пример этого вида. Стыдно было даже мысленно посылать старика в поход, но на священную войну король собрался ехать всем двором, включая королеву с фрейлинами, так что сварливый соглядатай, играющий на нервах, там не помешал бы.

Катерина ещё раз взмолилась к мужу, стараясь подтолкнуть его к поиску выхода, но он её удивил:

— Я должен, Катрин! Как ты не понимаешь, моё счастье с тобой грешно. Человек не может быть так доволен жизнью, не должен растворяться в любви к женщине! Поход во имя Бога очистит меня, и обновлённый, я смогу понять, что требуется отринуть, а что принять и не роптать.

— Берт! Ты… что ты говоришь, от чего или от кого Бог должен тебя очистить? От меня или от любви ко мне?!

— Катрин! Я бы никогда… ты самое лучшее, что есть у меня, но женщина — это искушение. Я поглощён тобою! Все мои действия нацелены на то, чтобы угодить тебе! Это неправильно. Мне надо разобраться в себе. Катрин, милая, прости, — он обнял её и, торопливо покрывая лицо поцелуями, продолжал шептать: — если ты велишь, прикажешь, то я останусь, но тогда признаюсь себе, что ты ведьма… и всё равно буду любить!

— Берт, что за чушь у тебя в голове?! Ты опять ходил на проповедь к отцу Жюлю? Что плохого в том, что ты пытаешься сделать мою жизнь легче? Разве я много у тебя просила? Все мои желания, мысли нацелены на тебя и Леона!

— Это долг женщины.

— А у тебя нет долга перед женою?! Неужели постыдно быть хорошем мужем?

— Ты путаешь меня, — крепко прижав к себе и не давая дышать полной грудью, не обращая внимания на то, что она пытается вырваться, он застонал, как будто новые слова даются ему с болью:

— Я твой господин. Ты признаешь это?

— Да,