Солнце в кармане - Вячеслав Перекальский

Пожилого японца — "Дедушку-Якудзу" — взяли в аэропорту при выходе из ВИП зала на посадку в аэродромный автобус. Он уже практически уже покинул Россию. Он имел дипломатический паспорт. Но при задержании уверял всех, что он не он, а воспользовавшейся похожестью с ним, — высокопоставленным японцем, — злоумышленник "якудза". Хотя на его теле не обнаружилось ни одной наколки, чем так известны братки из якудзы.

Он был в хорошей форме и с чистой кожей. Пойман был случайно, но верно за наглость наказан господом Богом. Он проносил ручной кладью полный чемодан — "дипломат" — чистейшего героина. Рядом, по своим делам случайно проводили пограничники служебную собаку — овчарку. Так она, проходя мимо японского "волшебного" чемоданчика, просто упала на бетон и принялась перекатываться. Блаженно похрипывая, постанывая, будто поймала приход.

По всему, потаённому для не сведущих, Ваня видел, — бойцы из обоих "тихушников" знатные будут. Но он опасался за всех остальных европейцев. Он сомневался в их способности к самоорганизации военного типа. Поэтому решил подстраховаться и обрести союзников в крупном китайском клане, эдаком зоновского типа "чайна-тауне". Вот только чем их подцепить — всем удовлетворенных и дисциплинированных?

Его провели к одному человеку. Тот был слегка в теле и в росте, на фоне мелковатого окружения, китайцем. Ваня принялся ему доказывать, что европейцы единственная преграда между "Палестинским Халифатом" и "Поднебесной" и её представителями здесь. Порушив белых, они накинутся на китайцев. На что китаец надел маску презрительного сомнения. Тут Ваню осенило. Он вспомнил историю, и сказал что всё бешенство мусульман от их породы — ленивой и самовольной Они не то, что трудолюбивый и законопослушный китайский народ. И вся их свирепость от того, что они лишились привычных для своего уклада рабов. У них завсегда процветал рабский труд.

А китайцев они вообще презирают. Потому, как с ними практически в боях не сталкивались. Подержите нас, если не как друзей, то, как щит, что бы они разрывались своей ненавистью между европейским щитом и китайской булавой.

Китаец задумался. Сказал, что ему надо посоветоваться.

На следующий день Ваня пришел за ответом. Ему сказали подождать. Он удивился вслух: мол, что ваш Главный, с Пекином советуется? На что удивились уже сами китайцы: "А с кем же еще?". Ваня ушел очень озадаченным.

……………………

В лагере росло напряжение.

Особенно чувствовалось как оно, сквозило в столовой во время совместного приема пищи. Ваня был готов к вспышке насилия в любой момент.

Готов был и к превентивному нападению из-за угла и на себя лично. Поэтому когда из-за угла — не услышал — почувствовал тихий шорох бега — весь приготовился. И когда только возник намек прикосновения — контакта — с разворота ударил.

Обернувшись вслед за кулаком, увидел, как падает навзничь Беннас.

Ваня обдало жаром. Он бросился к нему.

— Что случилось. Почему не крикнул меня по имени. Почему не позвал?

Беннас успел лишь виновато улыбнутся, и отключился. По телу пошли судороги. Изо рта пошла пена. Ваня подхватил его на руки и побежал в санитарный блок.

Беднягу Беннаса быстро приняли из Ваниных рук на стол. Велели выйти, но не далеко. Предстояло объясняться с оперативным работником.

Ваня порывался войти в операционную, но дюжий санитар его отстранял. Ваня принялся приставать ко всем входящим и выходящим, но даже врач, приятель и собутыльник, отмахивался и спешил мимо. Он прождал около двух часов.

И вот, когда Ваня был в медицинской зоне, и началась Большая Разборка.

Случилась драка на выходе из рабочей зоны. На отряд европейцев, шедших в колоне, набросилась толпа, спереди и сзади. Благо, Лагерные постройки позволяли именно такое нападение. Случился даже десант сверху, со второго этажа, на головы идущих.

Исход бойни был бы плачевным, если бы два "тихушника", японец и африканер, не организовали растерявшихся, хоть и загодя вооруженных зеков. Они пинками согнали их в плотный кулак, и повели на прорыв из рабочей зоны, к бараку отряда. Где всё было готово к "правильной" обороне.

При прорыве, преследовавшие их "душманы", неизбежно столкнулись с безоружной, таковы правила, администрацией лагеря. И принялись отвязываться на "гражданинах начальниках".

Более половина "белого" отряда прорвалось — не рассеялось, и не свалилось прибитым. Загодя отработанным манером "Войны Беспредела" забаррикадировались. Их пытались поджечь, высадили стекла в окнах — но загороженные кроватями проемы не способствовали нападавшим. Но откуда-то появились подобия таранов и войско Палестинского Халифата пошло на штурм в чаде и дыме.

В это время Ване сообщили, что Беннас умер.

Ваня оглянулся: в дверь вносили, вводили первых пострадавших, унесших ноги от основного очага бунта. По санчасти забегали военные, готовясь к Акту Миротворчества. Зоновский Омон готовил, подгонял свою сбрую.

Ваня с санитарами присоединился к ним. Его пытался изолировать один из начальников. Но на выручку пришел его друг — врач. Услышав мнение о нем и других врачей, начальник, взглянув в Ванины глаза, увидел там что-то такое, что сказал:

— Пусть идет. Каску ему только дайте. И бронник.

Ваня стал отнекивался. Но ему раздраженно пояснили:

— Не о твоей башке забочусь. Чтоб не выделялся. Наши же тебе и дадут просраться.

Когда он с отрядом вошел в Зону, то понял — все уже кончилось или кончается. Но в бой, в самый решающий его момент, когда казалось — вот, вот и рухнут преграды барака — вступили китайцы.

Вооруженные палками они муравьями посыпались мусульманам на спины. Это в тот момент, когда они большей частью уже застряли в узких проемах при штурме европейского барака.

Омон резким дружным рывком окружил основной очаг. Заорали в мегафон команды. Китайцы дружно побросали палки, а "душманы", в большинстве своём, уже ползали побитые… Омоновцы тут же принялись "винтить" руки зекам и партиями отпралять их вдругой конец лагеря.

Вокруг, хромая и постанывая, пытались расползтись ни как не агрессивные кучки покалеченных людей. Омоновцы облегченно вздохнули и чуть расслабились. Ваня, сняв каску и вручив её ближайшему омоновцу, вырвался из строя и побежал к бараку.

Но не одной жертвы не попалось на его пути, никого, на ком отвести душу. Он завернул в какую-то разгромленную нишу, сел на пол, и заплакал.

Он не плакал когда его бил отец, он заплакал лишь, когда обнялся с бабушкой Марусей, но тогда он плакал непроизвольно. А сейчас он хотел плакать, и он плакал навзрыд. Он рвал на себе одежду и царапал до крови лицо и грудь, но жечь жара не проходила. Это огонь полыхнул в мозгу и обжег всё тело сразу, как только он увидел, кого ударил.