Откровение - Наталья Эдуардовна Андрейченко

минут. Вы сейчас все пойдете в пустыню и вернетесь оттуда без тех тяжелейших историй, которые вас мучают». Дело в том, что в учении тольтеков грехов было не 7, а 37, и одиночество в том числе являлось одним из самых страшных. А все остальное – как у нас: не убий, не укради, не чревоугодничай… Я такого задания в своей жизни никогда не получала. И вот я ушла. Не помню, что со мной происходило, но помню, что лились слезы. Я помню, что очищенная, такая светлая, удивительно успокоенная женщина с внутренним ребенком – маленькой Наташей, которая пела и танцевала, которую я искала, просто захлебывалась от счастья внутри меня. Именно эта женщина вернулась обратно в лагерь.

После этого Дон Мигель немедленно сказал: «Всем переодеться в белые одежды». Мы пришли, сделали Circle of Fire – огненный круг, развели огромный тольтекский костер. Немножечко поели, совсем чуть-чуть, как птички поклевали, очистились перед этим огнем, очищенные сделали ритуал поклонения солнцу, поклонения огню, камням, земле-матушке, воде и т. д. И все пошли в аудиторию, где проходили наши лекции и учения. Оттуда вдруг вынесли все кресла, и Дон Мигель сказал: «А сейчас – танцы! Отпустите себя каждый настолько, насколько можете. Я хочу танец радости, счастья, поклонения Всевышнему и любви». И все пустились в пляс. Я стояла счастливая, хлопала глазами как у маленького ребенка (мне тогда было 42 или 43 года, не помню).

И вдруг откуда ни возьмись, как вихрь, передо мной возникает безумной красоты молодой человек, очень молодой, и просто насильно уводит меня в танец. Я знала этого молодого человека, он тоже посещал наши уроки. Это был сын Дона Мигеля, ему исполнилось 18 лет, и он учился в Академии американского киноискусства на оператора. (Он тоже учился у своего папы, и сейчас он ведет дело Дона Мигеля Руиса.) И мы с ним унеслись в каком-то безумном танце. Это был вихрь… Все обращали на нас внимание. Мы танцевали, соединенные потоком какой-то unconditional love (безусловной любви). В конце этого танца он бросился и поцеловал меня в губы, как ненормальный. Все остановились и на нас вытаращились. Но это был поцелуй совершенной невинности, чистоты, там не было никакой другой мысли. Я такого поцелуя в своей жизни никогда не испытывала. Он не имел никакого отношения к телу. Я не знаю, что это. Видимо, это и есть настоящая всеобъемлющая любовь. Я была как завороженная. Мы стояли с ним вдвоем и поняли, что на нас смотрят все люди.

Но здесь самое главное в другом. Ко мне тут же подошла моя учительница йоги и ученица Дона Мигеля Барбара и сказала: «Какое право ты имеешь?» И все. Единственный, кто радовался, как ребенок, и хлопал в ладоши, был Дон Мигель. Сам мастер. Все остальные подошли за ужином и высказали мне свое «фэ». «Какое ты имела право это сделать? Это ребенок, ему 18 лет. И вообще, о чем ты думаешь?» Я чуть не плакала. Я стояла и понимала, что все ученики на хрен ничему не научились у своего учителя. Я хотела об этом им сказать: «О чем вы говорите? Эй, это же то, что он просил! Это же то задание, которое нам дал Дон Мигель! Неужели вы не поняли? Это все об unconditional love, о безусловной любви!» Но вокруг были «каменные стены». И мне опять пришлось спрятаться в свою ракушку, хотя я точно знала, что вот это правильная ступень к истине.

Неприятно, что свидетелем оказалась еще и Крис. Что она наговорила Максу, я представления не имею. А она точно наговорила!

Но самой безжалостной была жар-птица… Нет, не жар-птица, а страшная птица с огромным клювом – женщина, которая работала главным редактором одного из самых популярных журналов, относящихся к желтой прессе, Bunte, на обложке которого, кстати, наша семья была дважды. Эта женщина очень хорошо знала Максимилиана, бывала у нас дома, и ревности ее не было предела. После нашего танца она бросилась к этому молодому человеку и стала пытаться с ним танцевать и делать то же самое, что мы. Но у них не получалось как у нас, потому что у нас-то было искренне. Она затаила темную-темную зависть, и очень скоро в журнале Bunte была опубликована сплетня, что жена Шелла попала в мексиканскую секту, и еще какая-то гадость. Конечно, ничего хорошего для нашей семьи это не могло принести. Я должна была оправдываться не знаю в чем, и, честно говоря, мне это настолько надоело, что я уже не знала, что мне делать. Вот вам и unconditional love!

7. Подари мне лунный свет

Прекрасное лето начала 2000-х. Мы с Настей, счастливые, в Москве. Взяла с собой еще и няню, показать красоты. Я озвучивала фильм «Подари мне лунный свет». Мы приехали в Москву надолго, на все лето, потому что у Насти были каникулы. И Москва была самой ее любимой точкой, конечно же. Она ничего не боялась, в центре, в Дегтярном переулке любила даже выходить прогуляться иногда одна.

Помню, выдавала пилюлей соседским мальчишкам, хулиганам, которых она знала с детства. Откуда она их знала, я представить себе не могу. Они сидели с пакетами, я и не знала, что они там нюхают, клей или еще что? Это было очень смешно… Настя стояла в парке, в котором она выросла, в маленьком парке с качельками, карусельками, мальчишки собирались в песочнице с этими пакетами и что-то нюхали. Она подходила к ним и говорила чуть-чуть с акцентом: «Малчики, что вы делаете? У вас же начнется отмирание нейронов головного мозга». На что они, видимо, окончательно обдолбанные и с умершими уже нейронами, не понимая слов, поднимали на нее глаза и говорили: «Какого мозга?». Все время повторялась одна и та же история… Я каждый раз должна была спуститься и забрать ее, потому что все эти мальчишки были ее бывшие друзья, а теперь они даже не понимали, какого мозга нейроны и чего отмирают. Я спускалась и говорила: «Знаешь что, Настя? Пойдем домой. На всякий случай».

Я обожаю картину «Подари мне лунный свет», которую приехала озвучивать. Я так горжусь, что снималась в этой ленте. Она нам досталась очень-очень трудно. Вы понимаете, это происходило в конце 1990-х. Где-то в середине съемок на картине закончились деньги. И мы должны были все остановить. И нужно было бы снести построенные очень красивые павильоны, в которых мы работали. Тогда я вышла с