ДВИЖЕНИЕ ВВЕРХ - Сергей Белов

 Американцы протестуют, но пока еще не слишком яростно. Таймаут — святое право команды, и они знают это. Кроме того, они верят в свою победу. Теперь это их игра. Мы, будучи профессионалами, это тоже понимаем. Потрясенные и опустошенные, мы подходим к своей скамейке.

 Наверное, это был самый необычный тайм-аут за всю мою спортивную карьеру. Я очень плохо помню, что происходило в течение этого минутного перерыва. Думаю, большинство советских игроков — тоже. Даже на видеозаписи видно, что команда разбрелась вокруг скамейки, Кондрашин яростно втолковывает что-то только А.Белову и Едешко. Я тоже стою чуть поодаль, поэтому не слышу знаменитые кондрашинские: «У нас вагон времени. Успеем выиграть и еще раз проиграть». Я понимаю, что если как-то и можно спасти игру, то только удачным розыгрышем через «больших». У меня в данной ситуации может быть только одна роль — оттягивать на себя игроков соперника, которые еще помнят о моей способности бросать по кольцу. Еще, может быть, страховать подбор.

 Все наши игроки находятся в состоянии шока. Победа, к которой мы шли уверенно и логично, ускользнула от нас на наших глазах. Как это могло произойти? За что нам это? Это были крушение надежд и глубина отчаяния, не выразимые словами.

 Спасти нас способен только очень быстрый и длинный пас от своего щита к щиту соперника. Даже самый быстрый и удачный розыгрыш мяча здесь не поможет — не хватит времени. Именно так и пытаемся мы действовать при возобновлении игры. Впрочем, запись не дает полного представления о том, что происходило на площадке. А случилось следующее: Ваня Едешко не делал длинного заброса, как это может показаться. Он коротко сунул мяч Модестасу, и уже тот выполнял этот заброс, который Сашка Белов не сумел принять под кольцом.

 Это решение ущербно сразу по двум основаниям. Во-первых, Модя все-таки снайпер, а не разыгрывающий. Пас в его исполнении явно не так хорош, как должен быть. Во-вторых, — и это главное: отсчет времени начинается в тот момент, когда после ввода мяча в игру он оказывается у кого-то из находящихся на площадке. В данном случае он пошел сразу, как мяча коснулся Модя. А это означает, что даже отыграй мы полностью положенные три секунды, времени на бросок Сашке, скорее всего, не хватило бы.

 Звучит финальная сирена, тонущая в реве трибун. Вся американская команда и десятки болельщиков высыпают на площадку. Их ликование и торжество неудержимы. На площадке и в зале творится какая-то вакханалия. Это конец.

 Человеком, руками которого Бог спас сборную СССР, был англичанин доктор Уильям Джонс, генеральный комиссар ФИБА. Умнейший и интеллигентнейший человек, бесконечно преданный баскетболу, прекрасно знавший правила игры и ревностно следивший за их неукоснительным и справедливым применением. Это он заметил, что, возобновляя игру после тайм-аута, судьи не «отмотали» назад ту секунду (или секунду с небольшим), что прошла после первого ввода нами мяча в игру. Это он не побоялся прервать ликование американцев, пробился к судейскому столику и потребовал переиграть последние три секунды. Это он, не будучи апологетом или агентом влияния Советов, просто показал, как должен вести себя честный и порядочный человек. Если бы не он, никакие последующие протесты, уверен, не изменили бы результата матча.

 Американцы бурно протестуют. Тренер Айба подходит к столику выяснять отношения. Но судьи под давлением Джонса уже приняли решение: три последние секунды будут переиграны. У нас снова появляется шанс.

 Страсти понемногу успокоились. Команды возвращаются на площадку. Американцы, похоже, все равно не верят, что за оставшееся время можно что-то сделать. Они по-прежнему относятся к нам свысока, считая весь ход финального матча недоразумением, а свою победу — естественным и закономерным развитием событий. Иначе и быть не могло. Они — лучшие. Вся эта свистопляска с двукратным возобновлением игры — не более чем европейские штучки, которые не способны повлиять на результат. Нужно просто перетерпеть это и — уже по полной — отпраздновать успех.

 Это была их явная ошибка. Все дело в том, что сборная СССР не сдалась. Несмотря на неудачные предыдущие розыгрыши мяча, несмотря на отсутствие стройной организации в эти последние мгновения, мы по-прежнему хотим победить. Видимо, эта мощная энергетика и оправдывает нас. Нелогичная, сумасшедшая, непонятная нормальному человеку с Запада. Она сродни той, что была у наших отцов под Сталинградом.

 Мы снова расставляемся по площадке. На лицевой — Ваня Едешко, он будет вводить мяч. Перед ним Том Макмиллен, пытающийся помешать нашему разыгрывающему. Впереди, под щитом американцев, в окружении двух опекунов — Джойса и Форбса — Сашка Белов, на него пойдет передача. Я, Жар и Модя — посередине, оттягивая на себя игроков команды соперника.

 Не исключаю, что идея прямого паса через всю площадку возникла у Ивана спонтанно. Возможно, он не верил до конца, что А. Белов может настолько удачно открыться под чужим щитом, чтобы принять такую сложную передачу. Но Сашка делает это, выполняя нехитрый финт — рванув вверх, к центральной линии, а затем — назад, вниз. Все это время скамейка сборной Союза орала Ване: «Сашку! Сашку смотри!»

 И он увидел. И отдал тот уникальный по точности и силе пас, который позволил Сашке в окружении двух повалившихся навзничь американцев принять мяч под кольцом соперника и сохранить все оставшиеся три секунды лишь на то, чтобы спокойно, как на тренировке, положить мяч в кольцо. И Сашка сделал это — именно как на тренировке, причем не в сборной СССР, а в детско-юношеской спортивной школе. Осторожно, даже робко, двумя руками от щита. Одновременно с падением мяча в корзину зазвучала — теперь уже точно в последний раз — сирена об окончании матча. 51:50. Мы победили!

 В момент «золотого» броска я, страхуя Сашку, выпрыгивал на щит, чтобы при необходимости подправить мяч в кольцо. Это было моим последним действием на площадке в том матче — подбор не потребовался. Все было кончено.

 Опустившись на паркет после прыжка, я развернулся и кратчайшим путем пошел через площадку к нашей скамейке. В зале и на поле творилось что-то невообразимое. Рев трибун, объявления диктора, ликование сборной СССР, яростная полемика с судьями американцев — все слилось воедино. Я не побежал ликовать вместе с ребятами, устроившими кучу-малу, у меня просто не хватило бы на это сил. Я только обнял попавшегося мне по дороге Башкина. Запомнил, что его спортивная куртка была насквозь мокрой, как будто это он отыграл этот страшный олимпийский финал.

 Я сел на трибуну за скамейкой сборной СССР и просто сидел, ничего не замечая вокруг себя и ничего не ощущая. Все опять исчезло, вокруг меня была полная пустота. Меня сотрясали сухие рыдания. Все, к чему я стремился, к чему я шел всю жизнь годами тренировок, игр, турниров, скандалов с тренерами и партнерами, — осуществилось. Осуществилось совершенно невероятным образом, после того как мы сначала сделали все сверхпрофессионально, потом надломились и совершили несколько чудовищных ошибок, которыми перечеркнули все свои усилия. И уже когда по всей логике игры в баскетбол у нас не было ни малейшего шанса на успех, — необъяснимо, мистически, но мы выиграли. Это была иррациональная победа, дарованная нам Богом. за что? У каждого — свой ответ на этот вопрос.

 Не знаю, сколько времени я провел в этой прострации. Лишь начав выходить из нее, я заметил, что рядом со мной на трибуне стоит Генка Вольнов и отгоняет от меня болельщиков. Старый баскетбольный волк, наживший на площадке железные зубы и седую бороду, сумевший помочь команде и на своей последней Олимпиаде, — он знал, что для меня значила эта игра, и какова цена такой победы.

 Успех сборной СССР был выдающимся, невероятным. Скажу еще раз — при всей мощи «Красной Машины», при всей ее нацеленности на золото практически никто не верил, что американцы действительно могут быть побеждены. Думаю, большинство наших игроков, хотя и отдали все для победы, тоже до конца не верили в успех. Впечатления от победы оказались особенно сильными после начисто проигранных последних минут игры и сумасшедшей развязки противостояния. Не удивительно, что мои товарищи, впервые в истории своей страны ставшие олимпийскими чемпионами, на этот раз забыли о сдержанности и ликовали без удержу.

 Все это время у судейского столика шло бурное выяснение отношений. К нам американцы не подходили — мы по-прежнему как будто не существовали для них. Но судей они буквально взяли в осаду.

 Понять наших соперников было можно — несколько минут назад они таким же ликованием встретили ошибочно прозвучавшую финальную сирену, но их радость оказалась преждевременной. Но нужно было знать американцев — они не намеревались ограничиваться скандалом с судьями. Свои интересы они привыкли отстаивать очень квалифицированно, жестко и зло. Особенную ярость они испытывали от того, что поражение от нас в финале Олимпиады было не просто первым поражением в их олимпийской истории. Оно нанесло тяжелейший удар по их самолюбию, амбициям, национальной идеологии.