Стихи - Тимур Кибиров

ПАСХАЛЬНОЕ

Или рыло в камуфляже,Иль педрила в макияже,Или даже, или дажеВ златотканых ризах поп.– Ну а ты хотел чего б?

Ну, наверное, хотел я,Чтоб преобразилось тело,Чтоб возобновился дух,Чтобы не было мне пусто.Чтоб от лжи тысячеустойЯ замкнул бы слух.

В общем, ни одно из двухВыбирать я не намерен,Даже, даже – будь уверен! —Ни одно из трех!

В камуфляже, в макияже,В великодержавном ражеНе воскреснет Бог!

Пляшет смерть, кружатся беси…Не воскреснет! Не воскресе!..

– Да уже воскрес, сынок!Вытри глазки.Чмок!Чмок!Чмок!

ARS POETICA

Гляди! Во все глаза гляди, читатель мой!..Ну хоть одним глазком, хоть взгляда удостой!

Хоть краешком взгляни!.. Да нет же, не сюда!Не на меня, дурак, чуть выше – вон туда!

Глаголу моему не хочешь – не внемли,Но только виждь вон то, что светится вдали!

Блик, облик. Да не блик, не облик никакой,Не Блок, а облака над тихою водой!

Всего лишь облака подсвечены слегка.И ты на них уже смотрел наверняка.

Ну? Вспомнил, наконец? Ну вот они, ну да!И лишь об этом речь – как прежде, как всегда!

О как они горят, там, на исходе дня!..Ну, правда ж, хорошо? Ну похвали меня.

ИЗ ЦИКЛА «АВТОЭПИТАФИИ»

Прохожий! Марш домой!Не шастай по кладбищам!Здесь пищи нет уму,Червям здесь только пища!

Дурному не учись,Живи себе и здравствуй!Знай уповай себе,Пока не склеил ласты.

Что проку, милый, задаватьВопрос «Что проку жить?»Коль не намерен подыхать,Так нечего блажить!

А коль намерен, так вопросИ вовсе ни к чему,Как говорил Иисус ХристосПилату твоему,

Сенекам бедненьким твоим,Чоранам-дурачкам.Да лучше уж напиться в дым,Как Ной, чем быть как Хам!

Тебе ль, обсосу, вопрошать,Тебе ль, балбесу, ныть?Да лучше уж на все плеватьИ друг друга любить!

Плевать, что с четырех сторонЧужая сторона!Есть верх еще и низ, и онБез дна – ей-ей – без дна!

Так плюнь чрез левое плечоОтравленной слюной!..Но постарайся не на все,В колодец не любой.

ЗАДУШЕВНАЯ БЕСЕДА

Предмету страсти я сказал:«Послушай-ка, предмет!Не я ль тебя одушевлялВ теченье стольких лет?

Я душу вкладывал своюВ бездушную тебя!И что ж? Теперь я слезы лью,Всю душу погубя!»

Но вожделения объектРезонно отвечал:«А кто просил, чтоб ты, субъект,Меня одушевлял?

Давно и без тебя, глупец,Бессмертной и живойДушой снабдил меня Творец.Не стой же над душой!»

ГЛОССА-2

По деревне шел Степан.Бъл мороз трескучий.У Степана х… стоял.Так, на всякий случай.

По деревне шел Степан.Что сей Степа означает?И куда же он шагает?Не туда ль, куда БеньянПилигрима посылает?Угадали. Точно так.Сквозь кромешный этот мракМимо тещиного домаМой герой пройти готов,Озирая мир знакомый,Самый падший из миров.

Был мороз трескучий– в смыслеНиже плинтуса ужеПал сей мир. Живой душеВ нем совсем уж стало кисло.

De profundis голоситьНам, продрогшим, остается.Лошадь бледная несется,Мраз трещит, и мрак смеется,Нежить начинает жить.

У Степана х… стоял…Тут синекдоха, наверно.Значит, Степа в этой сквернеСтойкости не потерял.Твердость не утратил он,Он остался несгибаем.Вот и нам бы, раздолбаям,Не сдаваться бы в полон,Как бы ни был Враг силен.

Так, на всякий случай – то естьЧто бы ни случилось впредьНам, задрыгам, претерпеть,Встретим это изготовясь.Честь предложена была —Береги и все дела.Бог не выдаст, свин не съест,Коль сохранна будет честь.

Ты иди, Степан, идиНевзирая на морозы,На угрозы и психозы!Случай всякий впереди!

Конец

Примечания

1

Первый кибировский сборник, составленный из стихов «перестроечных» лет, был частью экспериментального конволюта, призванного продемонстрировать как эстетический, так и политический плюрализм издательства «Молодая гвардия» образца 1990 года. В книге этой четырем ни в чем не схожим стихо творцам было даровано на всех почти пять печатных листов.

2

Долларов, конечно. (Примеч. автора.)

3

В электронном варианте книги стихи размещены один за другим. (прим. Jeanne)

4

Note: hanging in chains was called 'keeping sheep by moonlight'.

5

Московский областной педагогический институт имени Н. К. Крупской.

6

Осетинское ласковое обращение; приблизительный перевод: «Доля моего сердца».

7

Prononce Bridon.

9

Грандиозный замысел, над которым бьется мой лирический герой, впервые пришел мне в голову лет девять назад, когда, читая дочери «Посмертные записки пиквикского клуба» и одновременно перечитывая «Мертвые души», я был поражен необычайным сходством и дьявольскою разницею этих удивительных книг. Я представил, что было бы, если б обитателей Дингли Делла описал автор «Выбранных мест» – настоящие ведь «мертвые души» и «вертоплясы», никаких тебе высоких порывов и устремлений, на уме одна жратва, да выпивка, да охота, да флирт, да какой-то дурацкий крикет, нет чтобы почитать «Подражание Христу» Фомы Кемпийского. Но еще интереснее было вообразить, как изменились бы наши Ноздревы, Маниловы и Коробочки, увиденные глазами мистера Пиквика и описанные Диккенсом. Я был уверен, что в этом невозможном случае они оказались бы гораздо симпатичнее и невиннее – при всех своих дурачествах, слабостях и пороках.

Тут-то меня и начал одолевать графоманский (или даже мегаломанский) соблазн написать этот невероятный текст и отправить мистера Пиквика и Сэма Уэллера по маршруту Чичико ва. Так увлекательно и забавно было придумывать, как главный герой принимает Манилова в почетные члены пиквикского клуба, как Сэм в кабаке обучает Петрушку и Селифана петь:

We wo n't go home till morning,We wo n't go home till morning,We wo n't go home till morning,Till daylight doth appear! —

как Пиквик, показывая Фемистоклюсу и Алкиду Dingle doosey, чуть не спалил «Храм уединенного размышления», как и чем именно Феодулия Ивановна Собакевич потчевала заморских гостей. Особенно же веселила меня сцена у Ноздрева– возмущенный Пиквик встает из-за стола и со словами «Сэр! Вы не джентльмен!» принимает смешную боксерскую стойку, в то время как Уэллер уже сражается с набежавшей дворней. И как потом, выпив несколько раз мировую, и на посошок, и стремянную, и stirrup-cup, вся веселая компания отправляется в ночи к зятю Мижуеву, прихватив полдюжины того самого «клико – матрадура». А жена Мижуева оказывается действительно чудесной, и веселой, и чрезвычайно привязанной к своему беспутному братцу.

Вот только «заплатанной» Плюшкин никак не поддавался преображению даже под милосердным и ласковым взглядом мистера Пиквика. Наверное, для него надо было бы придумать какую-нибудь совсем уж романтическую предысторию, какую-нибудь роковую любовь, клятву у гроба и т. п.

Вставной новеллой (вместо капитана Копейкина) должна была стать история, подсказавшая Гоголю сюжет «Шинели» (не помню уже, у Вересаева или у Синявского я ее вычитал). Прототип Акакия Акакиевича был также во власти почти несбыточной мечты, но его idеe fixe не имела никакого отношения к социальной действительности и была чистым и в некотором роде поэтическим безумием. Этот «вечный титулярный советник» грезил наяву о каком-то чрезвычайно дорогом и прекрасном английском охотничьем ружье. И ради него он, как и Башмачкин, отказывал себе буквально во всем, откладывал копеечку к копеечке и через несколько лет приобрел-таки этот вполне бесполезный в чиновничьем быту предмет роскоши. Но, выехав в первый раз на охоту на какой-то (не помню) водоем, он, любуясь своим сокровищем, впал в такой блаженный ступор, что не заметил, как ружье зацепилось за, кажется, камыш, упало за борт лодочки и пошло на дно. Незадачливый охотник с горя слег в тяжкой горячке и был уже готов отдать Богу душу. Но тут его сослуживцы, прознавшие об этой трагедии, устроили подписку, собрали нужную сумму и купили больному товарищу точно такое же ружье!

Совершенно ведь диккенсовская история и диккенсовские герои! Ах, если б не все мы вышли из страшной «Шинели», если б хоть кто-нибудь вышел из таких вот трогательных глупостей!

В общем, поскольку я сам был твердо уверен, что «объекта эстетические свойства в конце концов зависят от субъекта», я загорелся желанием внушить и читателю свою дикую убежденность в том, что если б русские писатели были поснисходительнее к предмету своего описания, «страхи и ужасы России», глядишь, были бы чуть менее непроглядными, и их искоренение не потребовало бы от пылкой учащейся молодежи таких радикальных мер.