Алые перья стрел - Владислав Крапивин

– Ну?!

– Совпадение странное: получается, что у кузнеца и художника они вроде бы одинаковые. Дядя Костя вспомнил, что левый замочек у его чемоданчика плотно не защелкивался. Разрешите проверить.

– Не разрешаю. Прежде чем подозревать и идти на обыск, надо иметь более веские основания. Кроме того, если даже этот Лев – агент, то он стреляная птица и сразу заметит досмотр. Моментально свернет всю свою игру и смоется. Наконец, не забывайте об ампуле…

– Так точно, – подтянулся Харламов. – Ваши распоряжения?

– Простые. Продолжайте собирать данные о художнике. Я буду здесь, в конторе. О, дьявол, кто там еще?!

Последняя реплика относилась к счетоводу, который позвал Василия Кондратьевича к телефону.

Дежурный по отделу сообщал, что явилась местная учительница Могилевская и настаивает на немедленной встрече с подполковником.

– Так-таки на немедленной?

– Да. Утверждает, что крайне важно и срочно.

– Гм! Могилевская? Это такая тихонькая и сухонькая? Ладно, еду.

Это был второй факт, который отвлек Василия Кондратьевича от сжимавшихся в тугой узел событий в Красовщине. Он уехал, а узел продолжал сжиматься. Или раскручиваться?..

Отправив Дударя домой, Шпилевский занялся установкой вдоль главной улицы красных флажков на заборах и воротах. Охапки таких украшений за ним таскали двое мальчишек. Тонкие древки были недавно выкрашены и пачкали руки. Когда проходивший мимо Юра кивнул художнику и глянул на его запястье, ничего рассмотреть не удалось. На тыльной стороне ладоней краска, обшлага туго застегнуты.

– Чего обедать не идете? – поинтересовался Юра, как у знакомого. – Эк ведь как здорово перемазались…

Это вышло естественно. Они и в самом деле были вроде бы слегка знакомы: вместе мотались на пароме. Слуцкий охотно откликнулся:

– Бывает хуже. Потому и не иду обедать, что надо сначала выкупаться.

– Идем вместе, – обрадовался Харламов, загоревшись желанием поглядеть на художника в одних трусах и без марлечки на подбородке – авось она отмокнет в реке.

– Вы думаете, мне жизнь надоела? Вы меня загоняете, я видел с парома, как вы плаваете. Лучше я под колодцем марафет наведу.

«Скользкий, черт!» – отметил про себя лейтенант.

«Куртку хочет проверить», – решил Казимир и внутренне содрогнулся: там пистолет, флакон с жидкостью, пять тысяч рублей, ампула. Хорошо, что остальное перепрятано в блиндаже.

Они разошлись, и каждый продолжал напряженно думать о своем. Шпилевский чувствовал, что начинает теряться. Его обкладывали, как медведя в берлоге. Кто мог подумать, что под такой жесткий надзор будут взяты дороги, паром, лодка и даже трибуна. Что это – обычная бдительность перед приездом начальства или результат собственных промахов Казимира?

Всего час назад он с ужасом видел, как тот самый громоздкий чемодан, оставленный им в кузнице, был погружен в «Победу» и увезен в райцентр.

Уже дошли по следу до кузницы! А здесь закрутился около него этот широкоплечий. Неужели смыкается черный круг? Да нет же, нет у них пока прямых доказательств, что художник – не художник, а механик. У него здесь ни одна коронка с зубов не спала, перед кузницей он их снимал. Его ни разу не подвел еврейский акцент.

Наконец, он подлинный мастер своего ремесла: хромой председатель только языком щелкает от восторга при виде всех этих ярмарочных украшательств.

Ладно, допустим, личная безопасность пока не под прямой угрозой. Но дело? Оно-то стоит, а часы бегут. Что же остается – прямая засада на дороге и обстрел обкомовской машины из двух пистолетов? Пусть даже Дударь справится с районным начальством, но нельзя упускать главную фигуру праздника. Не простят ему этого в центре, пусть он даже благополучно доберется на Запад через Кавказ.

Нет, не доберется, если будет в открытую стрелять. Догонят, и тогда… ампула. А ему двадцать второй год… Думай, Казимир, думай!

Омут

В это время Леокадия выходила из кабинета подполковника. Она была уверена, что выйдет отсюда не одна, отправят ее куда угодно, только не домой. А она пошла именно домой – совершенно обессиленная и потрясенная. После часового разговора и двухчасового составления письменного заявления ей было предложено вернуться на квартиру и никуда пока не выходить.

– Почему только домашний арест? – горько спросила Леокадия. – У власти мало тюрем для врагов?

Василий Кондратьевич чуть поморщился:

– Не надо мелодраматизма, Леокадия Болеславовна. До сих пор вы говорили более разумно. Не выходить из дому вам необходимо в целях вашей же безопасности. Вы ведь не гарантируете, что «племянник» далеко исчез. Поэтому не считайте стражниками товарищей, которые будут пока охранять вашу квартиру.

Когда женщина, цепляясь за косяки широкой двери, вышла из кабинета, он долго сидел молча, отрешенно глядя перед собой. И вдруг с горьким недоумением произнес:

– Если все это действительно правда, то какая же она набитая дура! Классическая, хрестоматийная, феноменальная! Так испоганить ни за что собственную жизнь!

А дома Леокадию ждали. В темных сенцах сидел на кадушке ее отец. Это совсем переполнило чашу, и она без чувств упала на кровать. Она решила, что Дударь уже знает об ее поступке и наступило возмездие, о котором говорил ее недавний собеседник.

Могилевский же понял отчаяние дочери по-своему: нарассказывал ей тот гаденыш о его темных делах, и она при одном виде отца падает в обморок от ужаса.

Но так просто уйти отсюда он не мог. Он смочил водой голову Леокадии, дождался, пока она откроет глаза, и глухо проговорил:

– Если можешь, за все прости, дочка. Больше я черной колодой на твоем пути лежать не буду. Это все, чем могу тебе помочь, не обессудь. А ты – иди к людям. Ну и… прощай!

Он чуть коснулся ее волос и вышел не оглядываясь. В тревожной растерянности от непонятных слов она метнулась к окну. Старик волочил ноги через улицу. А у ее крыльца тоже в явной растерянности толкался немного знакомый ей мужчина. Он то порывался идти за Дударем, то оборачивался к крыльцу. Наконец без стука влетел в комнату, оглядел с ног до головы женщину и облегченно пробормотал что-то очень похожее на «слава те господи!» и вышел.

А за Дударем шел вдоль улицы сельский парень Витя. Они миновали поселок, вышли на заброшенную проселочную дорогу, которая вела к отдаленному развалившемуся хутору, и здесь, на пустынном месте, Витя сообразил, что стоит старику обернуться, и тот сразу заметит своего преследователя. Так оно и произошло на подходе к хате. Дударь словно споткнулся и вполоборота стал пристально рассматривать своего нежданного спутника. Витя был о многом предупрежден и не мог рассчитывать на дружелюбные объятия при встрече с мнимым глухонемым. Но он был парень плечистый и крепкий, а бежать обратно ему самолюбие не позволило. Но и стоять на месте было ужасно глупо. Он пошел вперед, правда, не очень быстро.

Дальнейшего он никак не ожидал. Дударь взмахнул рукой в приветливом жесте и громко прохрипел:

– Шагай-шагай, не робей, никакого худа не сделаю!

Парень подошел, но был весь настороже, отметив, что старик свою маскировку почему-то отбросил. Даром такое не делается.

Дударь продолжал хрипло говорить:

– Ну чего ходишь за мной от самой Красовщины? Приказали? Не надо уже никаких приказов, пойдем в хату, я тебе что-то дам, и валяй ты обратно к тому начальнику, который тебя послал.

Еще ничего не понимая, Витя вошел в неогороженный двор. У погреба жалобно блеяла привязанная черная коза. Ее разбухшее вымя почти волочилось по земле. Земля была выедена и вытоптана вокруг, а пересохшее корытце опрокинуто. Старик вынес из хаты солдатский котелок и прежде всего сел доить козу. Потом отвязал ее и хлестнул веревкой:

– Ну, иди на все четыре, кормилица-поилица, да серым не попадайся. Авось кто и подберет тебя.

Потом он оглядел своего гостя с ног до головы и опять прохрипел:

– Неженатый? Ну так твое счастье, что попался на пути. – Он заглянул в низенькую кладовку и вынырнул оттуда с желтой сумкой. – Вот, пригодится тебе на свадьбу и обзаведение. Да не сумка – ее ты начальникам отдашь, а держи деньги. Их можешь не отдавать – мои. Здесь порядочно. А побрезгуешь, выкинь к свиньям собачьим.

Он перевел дыхание, словно долго бежал, и уже размеренно проговорил:

– Теперь так. Запомни четыре слова и передай их своим в Красовщине. Не перепутай. Вот так скажи: «Быстро берите парашютиста-художника». Чего вытаращился? Беги! Э-э, понял: боишься приказ нарушить и меня оставить без догляду. Ну, тогда выбирай сам: или доброе дело делай, или за покойником наблюдай…

Витя был парень не из робких, но испугался, глянув в глаза Дударя. Он не видел глаз. Вместо них были тусклые белесые пятна без зрачков.