Владычество 3 - Рэнди Алькорн

как другие. Поставь себя на их место. Представь, что они из бандитской местности в Калифорнии, где повсюду граффити. Это стало привычкой — как плевать на улице. Если человек долго это делает, то делает, не задумываясь. «Тако Белл» находится в полутора километрах от места преступления. Они полагают, что здесь никто не распознает надпись. И даже если распознали бы, то что? Какая связь между «Тако Белл» и выстрелом за полтора километра от этой стены? Какой риск?

— Больший, чем они думали, это очевидно, — сказала Кларенс.

— Ребята обычно не думают о завтрашнем дне, — сказал Олли, — а думают о текущем моменте. Они находятся несколько часов в чужом городе, ожидая, когда на улицах не станет свидетелей и предполагаемая жертва окажется в своей спальне. Они не могут накачаться наркотиками, потому что выстрел должен быть точным. Они устали, им скучно. И вот один из них берет баллончик со спреем и рисует граффити на стене. Почему бы и нет?

— Как можно использовать расшифровку Пикассо? — спросил Кларенс.

— Я связался с копами в Л-А и с их сетью. Я попросил их разузнать о Пауке. Они сообщат мне.

— Но 92? Разве ты не говорил, что пистолет у копа взяли Хуверы 59.

— Я думаю, 59-е думали, что копы будут давить на них, будут искать повод, чтобы их обыскивать, устраивать облавы. На самом деле копы в Л-А так и поступили, но пистолет не нашли. Думаю, те, кто его украл, либо продали, либо выменяли его на наркотики или оружие. А с кем они бы заключили сделку? С союзниками. Хуверы — это сеть, конфедерация. 59-е и 92-е должны знать друг друга.

Зазвонил телефон Олли. Он ответил.

— О, здравствуйте, лейтенант. Да, сэр. Согласен, сэр. Я передам ребятам. Да, да, имидж очень важен. Мы будем иметь это в виду. Нет, никакого легкомыслия. Да, сэр, я прослежу за этим ради вас. Счастливого Рождества, — он положил трубку.

— Как они только справляются с тобой? — спросил Кларенс.

— Я не знаю, — ответил Олли, — иногда сам с трудом справляюсь с собой. Но тогда хорошенько смотрюсь в зеркало и вспоминаю, какой я удивительно красивый парень.

— У меня предложение, Олли.

— Какое?

— Купи новое зеркало.

Здесь у него не было имени. Ни нового имени, ни даже старых имен. Не Рэймонд Тэйлор. И, конечно же, не Гангстер Кул. Здесь нет ничего, что отличало бы его от других. Да фактически здесь не было и других. Он ощущал себя на ограниченном

209

клочке суши посреди какого-то болота. Здесь его существование было бессмысленным. Его репутация, которую он завоевывал с таким трудом, здесь ничего не значила. Она уже была не наградой, а только наказанием.

«Кто-нибудь?» — он слышал свой одинокий голос, и это пугало его. Где же все пацаны, которые умерли, — Бэззард и Стик-мэн, и Малыш Капоне, и остальные? Он же знал, что они должны быть здесь, но где? А брат, двоюродный брат и бабуля? Они тоже оставили прежний мир, но Рэймонд инстинктивно понимал, что и в этом мире их нет. Они выбрали другой путь, пока были на земле выбора и возможностей. Он никогда больше не увидит никого из них.

«Я никогда больше не прикоснусь к своей маме», — думал он, запертый за невидимой решеткой вечности, словно пожизненным приговором на всю вечность. Он мог видеть какие-то случайные образы из прежнего мира. Он видел слезы мамы, ее скорбь, но также и ее веру в Бога. Но это не утешало его.

Здесь господствовала сегрегация. Не просто расовая сегрегация, но каждый человек был навечно отделен от других. Изоляция, одиночество. Обнаженные души, живущие одиноко, отделенные, без возможности общаться друг с другом.

«Что я наделал?» — Рэймонд так скрежетал зубами, что челюсти сводило от боли. Он ожидал, что сейчас почувствует привкус крови. Но его не было. У него больше не было крови, он мог ощущать боль, но не мог разрушить тело, в которое был пойман навечно, как в ловушку.

Здесь не было семьи, не было банды, своих ребят, не было территории. Только бесконечное ничто. Бесконечная тоска. Тоска уже почти уничтожила, сломала его, хоть он и был тут совсем недолго. Что с ним сделают миллионы лет тоски?

Сначала он старался вспоминать о своих делах, которые создали ему славную репутацию, его статус «оригинального гангстера». Теперь он увидел их такими, какими они были на самом деле — помпезными, служащими для саморекламы, попытками получить признание. Здесь некому было слушать его. Даже если бы они были, на них бы это не произвело впечатления, а потонуло бы в их эгоцентричном несчастье. Теперь он нес наказание за все, что сделал и чем когда-то хвастался. Он сеял на земле, а пожинал урожай здесь.

«Что это?» — выкрикнул Рэймонд, в ужасе глядя на страшное зрелище. Он увидел очертания лица — ужасающего лица. Каким-то образом он знал, что в другом месте это же лицо вызывает бесконечную радость, потому что одобрительно улыбается его обитателям. Но здесь это лицо вызывало неизмеримый ужас. Тот, в чьем присутствии небеса становились небесами, Своим отсутствием делал ад адом. И все же, Он как бы и не совсем отсутствовал, ибо Его неудержимая святость была пожирающим огнем, и Рэймонд корчился и дергался. В какой-то миг озарения он осознал, что Святой однажды уже был здесь вместо него, чтобы он не попал сюда. Но, тем не менее, он оказался здесь.

Он видел преследующий его образ Ужасного, уродливые шрамы на его руках и ногах. Это вызывало в нем отвращение. Мысль о прикосновении к этим рукам или чтобы они прикоснулись к нему, ужасала его.

Рэймонд вспоминал уверения пастора Хенли в Лос-Анджелесе, что всякий хорош по своей природе, что люди не отвечают за свои плохие дела, что огонь и всякие жестокие вещи в Библии — не от Бога, это не в природе Христа.

«Бог есть любовь, и нет никакого ада, — говаривал пастор. — Мы с вами ведь не послали бы людей в ад, так и Бог, который милосерднее нас», — слова его звучали так убедительно.