Война Владигора - Валерий Воскобойников

Тут из соседнего двора вышла совсем старая горбатая старуха, взяла его за руку и, прикрыв ему подолом лицо, чтобы он не смотрел на происходящее, увела к себе. Мать сначала кричала, потом затихла. Отец, все слыша, слез с постели, дополз до двери на четвереньках. Чтобы открыть дверь, ему надо было подняться, а он — не мог.

Борейцы так и бросили мать посреди улицы в разодранной одежде. Когда они ушли, та же горбатая старуха подняла ее и помогла дойти до дома.

Через месяц все выздоровели: мать поднялась с постели через неделю, отец — через две и даже мог понемногу работать в кузнице. Но только не в их селе, а в чужом. Он считал свою жену оскверненной, грязной и не мог прикоснуться к ней. Сельские жители были уверены, что он прав, и тоже обходили ее стороной. Лишь горбатая старуха соседка смела с ней разговаривать.

Но самое страшное — мать считала жителей правыми, и так же считал он, ее сын. И когда мать, плача, прижимала его голову к своей груди, он вырывался и выкрикивал злые оскорбительные слова.

Мать немного помаялась и наложила на себя руки. А отец в то же лето утонул.

— Вот и вся моя удачливая жизнь, что нагадала знахарка, — сказал он Ситоре под конец своей истории. — Потом я прибился к разбойникам. А уж когда поумнел, тогда только понял, сколь страдала моя мать! И никакой грязи на ней не было. Лишь беда. Грязь же была, заодно с пакостью, — на наших соседях. Те жители села — они, получается хуже борейцев. Потому что они же свои. И должны были ей в горе помочь. Скажи они тогда доброе слово, так и жизнь бы ей сберегли!

Лишь когда он сказал Ситоре эти слова, она позволила ему приблизиться, сама прижала его голову к груди и сказала:

— Теперь я знаю: ты — это ты. — А потом добавила печально и тихо: — Прости, что я, как твоя мать, не принесла тебе удачливой жизни. Я очень тебя полюбила…

— Что ты, Ситорушка, что ты говоришь?! У нас-то с тобой все наладится. Ты только доверься мне.

— Как?! Как теперь может наладиться! — И она громко заплакала.

О чем-то она пыталась ему поведать, впервые вставляя в рассказ слова на своем языке. Но Ждану порой казалось, что он и их понимает.

— Он не человек! Ты понял меня? Он — не человек! — повторила она несколько раз.

Ждан лишь тихо гладил ее по голове, а потом сказал, сжимая зубы:

— Человек он или нет, не знаю. А только я изловлю его и убью. Другого пути у меня нет!

Из обрывков ее фраз Ждан представил себе, что произошло, пока он объезжал артели кузнецов.

То же самое наваждение явилось на его коне, все, кто был в доме, его признали. Но главное, он сделал Ситоре тот самый тайный знак, про который они шутя договаривались. И Ситора ему тоже поверила. И позволила не только себя приласкать. Но почувствовала, хотя и поздно, что не Ждан с нею. Она даже успела вонзить в него нож.

Однако он опять со смехом вынул этот нож из себя и исчез.

— Я убью его! — несколько раз повторил Ждан.

А когда Ситора заснула, ясно понял, что спасти их может только Забавка. По крайней мере, что-нибудь присоветует.

«С утра пойду к Чуче. Пусть сводит меня к ведунье», — решил он. А подумав, решил и другое: никуда не отпускать от себя Ситору. Пусть это смешно будет со стороны. Пусть сплетничают, кто хочет и как хотят, но он ее от себя не отпустит. Ни на шаг.

ПОИСКИ ТОНКОЙ НИТОЧКИ

Утром, так и не сомкнув глаз, Ждан негромко сказал жене:

— Поднимайся, Ситорушка! Вместе поедем. Сначала в княжеский замок. Там надо подземельщика Чучу повидать. А потом будем доделывать, что вчера посередке бросили, — кузнецов оценивать. Всюду со мной станешь ездить и, как тогда на охоте, только рядом.

Ситора возражать не стала, мгновенно собралась, и скоро они уже входили в замок.

«Не в таком бы виде ее с княжной знакомить», — подумал Ждан, ибо синюю полоску на шее спрятать не удалось — и каждый, кто увидит, сразу поймет: удавленница!

Он надеялся, что в столь ранний час Любава не выйдет им навстречу, но слуги поспешили ей донести, а он не успел их остановить.

— Случилось что, Ждан? — тревожно спросила Любава.

— От князя никаких вестей, а в городе все спокойно, не считая беды в одном доме. — Не хотелось воеводе говорить при Ситоре про их собственное несчастье.

— Пожар где или разбой?

— Ни то ни другое, княжна. Наваждение. Повадилось появляться, когда хозяина нет дома. Вроде тех двойников, что пугали нас в Заморочном лесу.

— Это в каком же таком доме?

— В моем, княжна. И прости, что ничего более сказать пока не могу. Только дозволь познакомить тебя с моей женой, Ситорой.

Ждан очень переживал, как-то покажет себя Ситора, не привыкшая к синегорскому обращению, как-то глянет на нее Любава. Но Ситора, которая весь путь до замка проделала молча — какое уж тут веселье, — сумела так просто, сердечно улыбнуться княжне, что Ждан сразу почувствовал: Любаве она понравилась. А что на шее след от веревки, так мало ли какие несчастья случаются! С самой-то Любавой не то еще было!

Любава, видимо, о чем-то догадалась и расспросы свои пресекла.

— А пришел я не к тебе даже. Тебя бы не стал в ранний час беспокоить, пришел я к Чуче.

— Путь к нему не забыл? — участливо спросила княжна. Она тоже понимала, что по пустякам воевода бы и к Чуче не заявился. Значит, в самом деле с женой его случилась беда. И поэтому Любава вослед им добавила: — Смотри, ежели от Чучи помощи не получишь, может, я помогу?

Ждан провел Ситору по лестнице наверх, потом вниз, а потом и вовсе в подземелье.

— Здесь живет этот твой Чуча? — удивленно спросила Ситора. — У меня дома так, под землей, жили только покойники.

— Чуча — живой, — успокоил Ждан. Он обрадовался, что Ситора наконец хоть к чему-то проявила сегодня интерес. — Он подземельщик. Это такой народ, они под землей живут.

Там, где была каморка Чучи, стояла глухая стена. Но Ждан вспомнил, что упирался однажды в эту поддельную стену. Он вытянул руку — точно, рука прошла насквозь.

— Попробуешь? — предложил он жене.

Ситора робко протянула руку вперед и посмотрела на свои пальцы.

— Зачем это? — удивилась она. — Если человек не ждет гостей, он закрывает дверь, и к нему никто не войдет. Если ждет — дверь открыта. Зачем такая стена?

— Чуча сам эту стену придумал и очень тем гордится. Это же пустое место, только образ стены.

— А что там? — спросила Ситора.

Но они уже входили. Дверь в каморку Чучи была открыта.

— Видишь, — обрадовался Ждан, — как ты и сказала: у него тоже открыто.

Да только самого Чучи в каморке не было. Лежали открытые на каких-то рисунках и картах книги. Стояла глиняная плошка, из которой Чуча ел похлебку деревянной ложкой. И никаких других следов. Где-то тут был и временной колодец, через который Чуча их однажды перебрасывал.