Долгорукова - Валентин Азерников

Глаза их сблизились. Господин в фуражке глядел на него с вызовом и с той дерзостью, которая бывает у пьяных либо отчаянных людей.

«Не может чиновник столь грубо идти мне навстречу, — мелькнуло в голове Александра, — нет, это враг, это охотник за мною».

И только он сообразил это, как господин рывком вытащил из кармана револьвер и выстрелил.

Александр не стал ждать помощи. Подхватив полу шинели, он с резвостью бросился бежать по направлению к Певческому мосту. Нет, то был не страх — скорей желание обмануть преследователя и выиграть время. Он знал, что и Рылеев, и жандармский ротмистр у подъезда министерства финансов, да и просто прохожие обезоружат господина в фуражке...

Он ускорил бег и машинально считал выстрелы: ...второй, третий. Обмануть, обмануть во что бы то ни стало... Бежать зигзагами, дабы помешать ему стрелять прицельно. Всё-таки в Александре заговорил бывалый охотник. Он помнил, как нелегко целиться в убегающего кабана.

...Четвёртый, пятый, — считал он. И вдруг выстрелы смолкли. Александр оглянулся. Господин, казавшийся ему такого же роста, как и он сам, лежал на земле, чиновничья фуражка откатилась далеко в сторону, кажется, его били, но подробностей Александр не мог рассмотреть из-за набежавшей толпы.

Сердце билось упругими толчками, он дышал учащённо. «Однако я ещё ничего, — с каким-то странным удовлетворением подумал он, — через две недели — шестьдесят один. Бегать горазд...»

Любопытство одолевало его — кто таков, неужто в самом деле чиновник? Быть того не может. Но он не повернул к толпе, а поспешил ко входу во дворец. «Доложат. Не сегодня, так завтра буду знать. Поначалу всё едино станет запираться, называть себя вымышленным именем. Эти социалисты-нигилисты все одинаковы. Дознаватели опытны, они подлинное имя всё равно выпытают».

   — Боже мой, Боже мой! — причитала Катя, округляя свои прелестные глаза, — ваше величество не ранены. Воистину Господь бережёт вас. Для меня и для моей любви, — добавила она простодушно.

   — Я должен показаться императрице и детям, — улыбнувшись углами губ — как она трогательна! — сказал он.

   — Да-да, непременно, — подхватила Катя. — Они наверняка ждут вашего появления, Государь мой.

Они ждали. Мария Александровна бледная, почти прозрачная от болезни, встретила его словами: «Вы не ранены. Слава Богу. Я очень волновалась. Позвольте же теперь мне лечь — ноги не держат».

Сыновья окружили его.

   — Папа, вам нельзя появляться вне дворца без охраны, — озабоченно говорил цесаревич. — Ни один монарх не расхаживает столь беспечно по улицам подобно вам.

   — Да-да, — вторили ему Сергей и Владимир.

«А сам небось мечтает поскорей занять моё место, — пронеслось против воли в голове Александра. — Почтительность — вот его единственное достоинство. Он уж видит ореол вокруг своей головы и вензель «А» с тремя палочками».

   — Кабы не уменье бежать, он бы в меня попал. Рылеев отстал, жандармы чесались, — сердито сказал он. — Гордитесь своим отцом: в шестьдесят один год он не утратил резвости. Меня смутила чиновничья фуражка злодея... Будем ждать донесений...

Первым явился к государю Александр Романович Дрентельн, шеф жандармов — час его доклада приходился на утро следующего дня.

   — Ну-с, недреманное око государевой безопасности, равно и государственной безопасности, что скажите? — нескрываемая ирония прозвучала в этом вопросе.

   — Злодей допрошен, Ваше величество. И дал письменные показания. Звать его Соловьёв Александр Константинович, от роду ему тридцать три года...

   — Возраст Христа, — ухмыльнулся Александр.

   — Недоучившийся студент, учительствовал время от времени. Мы предполагаем, что он принадлежит к преступной организации, но он покамест это отрицает...

   — Читай показания, — нетерпеливо перебил его Александр.

   — Слушаюсь, Ваше величество, — и он зашуршал листами. — Вот: «Я окрещён в православную веру, но в действительности никакой веры не признаю...»

   — Само собою. Какая ж вера может быть у злодея?

   — «Ещё будучи в гимназии я отказался от веры в святых... Под влиянием размышлений по поводу многих прочитанных мною книг, чисто научного содержания, между прочим, Бокля и Дрэпера, я отрёкся даже и от верований в Бога, как в существо сверхъестественное...».

   — После таковых разглагольствований я прихожу к мысли, что надобно дать отставку министру народного просвещения, графу Дмитрию Толстому. Он оказался худым воспитателем, — прокомментировал Александр. — Читай дальше.

   — «Я признаю себя виновным в том, что 2 апреля 1879 года стрелял в государя императора с целью его убить. Мысль покуситься на жизнь его величества зародилась у меня под влиянием социально-революционных учений; я принадлежу к русской социально-революционной партии, которая признает крайнею несправедливостью то, что большинство народа трудится, а меньшинство пользуется результатами народного труда и всеми благами цивилизации, недоступными для большинства...»

   — Излагает складно, — заметил Александр. — И про партию упомянул. Стало быть, такая преступная партия есть. А назвал он сообщников и место их расположения? Где они укрываются? Ваши сыщики про то не ведают...

   — Увы, Ваше величество, — уныло согласился Дрентельн. — Пока что след не взят.

   — Хрен вам цена, — удовлетворённо протянул Александр.

   — Что вы хотите, Ваше величество, ежели весь наш штат — семьдесят душ, а из них двадцать — чиновники для письма. Столь же беден штат и в губерниях: пять офицеров, пятнадцать унтеров да два писаря. Можно ли поспеть?..

   — Хлопочите и получите, — буркнул Александр, он был недоволен. — Ладно, читай дальше.

   — «Ночь с пятницы на субботу провёл я у одной проститутки, но где она живёт, подробно указать не могу: утром в субботу ушёл от неё, надев на себя чистую накрахмаленную сорочку, бывшую у меня, другую же, грязную, бросил на панель...»

   — Готовился, стало быть, к смерти. Что ж, похвальная предусмотрительность. Я должен был бы предъявить ему иск: шинель он мне продырявил. Это не сорочка. Однако же прощу ему великодушно. Дальше...

   — «Я не прошёл ещё ворот штаба, как, увидя государя в близком от меня расстоянии, схватил револьвер, впрочем, хотел было отказаться от исполнения своего намерения в этот день, но государь заметил движение моей руки, я понял это и, выхватил револьвер, выстрелил в его величество, находясь от него в пяти-шести шагах, потом, преследуя его, я выстрелил в государя все заряды, почти не целясь. Народ погнался за мной, и, когда меня задержали, я раскусил орех с ядом, который положил себе в рот, идя навстречу государю».

   — Слава Богу, яд не подействовал, — резюмировал Александр. — Теперь надобно дознаться, где прячутся его сообщники — он не зря, не для пугания, обмолвился про партию. Всем губернским жандармским управлениям предпиши предпринять тщательные разыскания. Внедрить бы в их сообщество агента да взорвать его изнутри, как они пытаются взорвать нас.

   — Будут предприняты все возможные меры, Государь

Но Александр только рукой махнул.

   — Меры, меры... Слышу про эти меры и от тебя, и от твоих предместников, а Васька слушает да ест... Скажу без обиняков: в ваши меры у меня нет веры, — и улыбнулся.

Выдавил из себя улыбку и Дрентельн. — Ладно, иди уж, — снисходительно бросил Александр. — Хорошо, попался плохой стрелок, а ну как найдётся и хороший, что тогда?

Дрентельн не нашёлся с ответом. Он был генерал армейский, можно сказать, боевой, и приступил к новой своей должности хоть и рьяно, но то и дело сбиваясь. Сослуживцы злословили: точно старый и худой тарантас по булыжнику: дрен-тельн, дрен-тельн. Да ещё позади пустое ведро привязано: дрен-тельн, дрен-тельн. Мостовая давно не чинена, ухаб за ухабом: дрен-тельн, дрен-тельн...

Впрочем, за Александром Романовичем им жилось совсем не худо. Он их не неволил, не заставлял, высунув язык, гоняться за государственными преступниками. Да и как их изловишь, ежели они чрезвычайно искусно прячутся. А в расставленные сети попадают лишь молокососы, опыта не имеющие. Жандармские офицеры занимались преимущественно распитием шампанского да картами по маленькой, ну и дежурством в очереди у министерских врат, иногда допросами да обысками. Не пыльно, но сытно.

Но после того как на их шефа было совершено покушение, они уж больше не трунили над ним. Александр Романович катил себе в карете в сопровождении адъютанта, когда к ней вплотную подскакал всадник и произвёл три выстрела из револьвера, после чего беспрепятственно ускакал. Это была более бравада, демонстрация, нежели покушение: ну, можно ли было стрелять на скаку в окно кареты по существу не целясь? Скорей всего шефа жандармов решили запугать, а злодей мог прослыть героем в своём преступном кругу. Изловить его тогда не удалось. Но он был схвачен спустя полгода в Таганроге — пропагандировал там среди солдат, вёл себя вызывающе, пожалуй даже глупо, а когда жандармы заявились к нему с обыском, стал отстреливаться. Злоумышленника, который назвался мещанином Мирским, судили и приговорили к смертной казни через повешение. Он подал прошение о помиловании, и по причине чистосердечного раскаяния казнь была заменена пожизненной каторгой.