Сага о диком норде - Наталья Викторовна Бутырская

духом и тихонечко завыла. Арвидссоны пришли в себя: позвали рабов, чтобы те принесли воду для обмывания, вытащили чистую одежду, кто-то занялся дровами для погребального костра.

Каким же человеком был Арвид, раз после смерти его не могли простить? И кто? Его же дети, сестры, братья, жены! Аж жуть брала.

Вечером вновь заполыхал костер, только не во дворе, а на дальнем поле. И пламя взмывало выше макушек деревьев. Вокруг стояли родные Арвида и молчали. Только Оддрун не пошла к костру, а бесстыдно крутилась возле Эгиля, шептала ему на ушко, улыбалась и поправляла дорогие блестящие бусы.

И не успело тело догореть, как из рабской деревни взметнулся женский визг. Стоять и нюхать горящую плоть мне уже порядком надоело, потому я, поймав взгляд Альрика и его кивок, пошел проверить, что там. Бабы ведь существа заполошные, им ничего не стоит заорать из-за сущей ерунды, так что бежать на крик рабыни я не собирался.

Хотя, если подумать, визжала ли когда мать? Бывало, повышала голос на отца, бывало, кричала на меня, видел, как она хлестала по лицу глупую рабыню, испачкавшую наполовину сотканное полотно. Но визжать? Нет, проще представить ее плачущей. Ингрид тоже никогда не визжала. А уж про Дагну Сильную и говорить нечего. Ту я даже в постели вообразить не мог, только с мечом в руках или с обугленной полоской волос на виске, или с плотно сомкнутыми губами, когда она всматривалась в морскую воду, где Рыбак ждал тварь.

Со стороны нордского дома приблизился Херлиф с факелом в руке, и в его неровном свете мы увидели одинокого драугра, идущего через деревню. Сколько лет он прождал в болоте или под толщей земли? Одежда истлела напрочь, но он не выглядел голым из-за темной изъязвленной дырами кожи, из-за вросших в его плоть корневищ, из-за белых червей. Оскаленные обломки зубов щерились в дикой улыбке, едва проглядывающей через длинные космы волос и бороды.

Драугр шел медленно и настойчиво. Упершись в ограду свиного загона, он поднял тощие руки, уперся в брусья и перевалил на ту сторону. То же самое, чтобы выбраться из загона.

Я не мог понять, кто этот драугр. Не чувствовал от него ни крохи силы.

Мы переглянулись с Херлифом и остались на месте. Драугр не казался опасным и не обращал внимания ни на бриттов, забившихся в свои халупы, ни на нас, настоящих нордов. Он просто шел на запад, к Сторборгу. Так и растворился в темноте.

Ульверы постепенно расходились с поля. Оддлейв вел себя так, словно не осознал, что хозяйство отныне принадлежит ему, не звал гостей в дом, а робко предлагал. Глаза в пол уставил, будто девица, а не взрослый муж на седьмой руне.

По молчаливому уговору мы не пошли в дом, а остались сидеть во дворе, как и накануне, только без музыки и веселых историй. Я рассказал Альрику об увиденном драугре, но хёвдинг лишь пожал плечами, мол, прошел — и ладно.

Я уже собирался отправиться в тот же сарай, как вдруг Тулле вздрогнул.

— Нити, — прошептал он. — Нити рвутся.

— Мои точно порвались, — бросил Херлиф. — Наконец-то.

— Нет. Не твои. Другие. Разве не слышите?

Моего друга скрутило в три погибели, он зажал уши ладонями и зажмурил единственный глаз.

Мы переглянулись. Никто не понимал, что с ним. Уж не начинается ли так его гневный припадок? Не бросится ли на кого? И каждый боялся сказать и слово, помня, как легко Тулле срывало раньше от безобидной шутки.

Я осторожно коснулся его плеча:

— Тулле?

Он перехватил мою руку, крепко сжал запястье и, не открывая глаза, сказал:

— Бодран. Нужен бодран!

Оддрун, ходившая за Эгилем по пятам, метнулась и принесла инструмент.

— Бей! Негромко, ровно, как сердце. Бей.

Девушка ударила в бодран, подождала немного, снова ударила. Медленно, тягуче, точно стук затихающего сердца.

— Кровь, Кай! — заговорил снова Тулле, и голос его был таким же низким и тягучим. — Слышишь звон мечей? Крики! Крики боли. Крики победы. Хвалы Фомриру взмывают в небо! Брань. Проклятья. Бездновы отродья!

Бум! Бум! Бум! Громыхал бодран. Бум! Бум! Бум! Билось сердце.

Тулле сжал пальцы сильнее, и я не чувствовал своей руки, только пульсацию крови в ней.

Потом стук охватил всё моё тело. Весь двор. Весь мир.

И пробудился дар. Впервые не в бою. Ульверы. Стая. Мы единое целое. Мы вместе. Мы есть!

Пустой глаз Тулле распахнулся. В свете костра он казался дырой, проходящей через голову насквозь, прямиком в Бездну.

Я отшатнулся, едва не упав в костер, но Тулле держал крепко.

— Смотри!

Мир вокруг оказался пронизан тончайшими нитями. Из моего тела выходило несколько десятков, какие-то толще, какие-то едва заметны.

— Слушай!

Прямо у меня на глазах одна из нитей лопнула с еле слышным звоном. И на меня обрушился гул десятков и сотен лопающихся струн, выжигая слух.

Пальцы Тулле разжались, и гул исчез. Медленно таяли призраки нитей. Затихало биение сердец.

Наконец наваждение ушло.

— Что… что это за…

— Через дар ты увидел то, что вижу я.

Тулле устало откинулся на спину и замер, уставившись в черное небо.

— И что там? — жадно поинтересовался Энок.

— Нити. Рвутся. Много. Всё.

Я начал понимать несчастье жрецов Мамира: почему они говорят так путано и непонятно. Вроде бы сказал так, как видел, но речью не передать ощущения. Сказал правильно, но понял ли Энок, что это непростые нити? Каждая нить связывает людей друг с другом. Связь не только между людьми, но и между человеком и каким-то местом или предметом. Если бы Тулле видел это раньше, то заметил бы, как рвались нити между нами и «Волчарой», когда корабль погибал в огне. И звон означал … что? Смерти? Отречение? Пожары?

— Может, конунг Харальд начал сражение? — предположил Энок, который больше других прислушивался к рассказам Тулле. — Или драугры набрели на крупное поместье?

— Ночью сражение? — засомневался Вепрь. — Глупо. Скорее уж, десяток-другой драугров перебрался через Ум. Или из того самого болота повылезли и только-только добрели до окраины Сторборга.

—