Вторая радуга - Ким Сатарин

— Не знаю, сохранится ли эта способность в общем мире, который нам положено открыть, — призналась она, когда муж поразился её талантам.

— Вроде в общем мире наши способности сохраняются?

— В общем — да, но я приучена к лесу, к нашему лесу. А если там нас ждёт пустыня или тропические джунгли, вряд ли мой талант останется неизменным.

Харламов выразил сомнение: вся группа выросла в лесной зоне умеренной полосы, с резко континентальным климатом. Следовательно, и открытый ими мир должен быть если не копией, то уж всяко не полной климатической противоположностью их части расщепа.

— А ты припомни, какие у нас зимы. Снега, морозы. Есть чему уподобиться… Твой Гволн тому доказательством. Да и летом у нас жара не неожиданность. Группы, подобные нашей, иногда открывали такие миры, что жить в них было просто невозможно.

Юноша знал, что каждая группа могла открыть только один общий мир — и если он оказывался непригодным для исследований, группа сама собой распадалась. Каждый её член мог провести в их мир любого человека, но раз мир был никому не нужен, то и группа как целое теряла смысл существования. Участники распавшихся групп исследовали чужие миры, иногда — годами, а чаще — лишь во время обучения в школе.

Родичей своих Ольга обнаружила часа на два позже мужа. Тот специально промолчал, заняв сознание на это время сложными абстрактными рассуждениями о соотношении матрицы и её проекций. Он знал, что не только подруга, но и вообще любая женщина-слышащая подобные размышления уловить не способна.

— Ерёма, мои там! — радостно произнесла дочь шамана, указав рукой направление. — Ты уловил?

— Уловил присутствие людей, но кто они… — ответил юноша. — Один, насколько я понимаю, охотится восточнее, остальные держатся кучей.

Стойбище выглядело скромно: три летних чума — дю, два лабаза на деревьях, столб-сэвэки, которого полагалось коснуться гостям. Эвенки расположились на сухом участке леса размером примерно километр на полтора; по краю участка протекал ручей, а вокруг было больше болотистых участков, чем сухой земли. Бордусей провёл их в шаманский чум, в котором никто не жил. На наклонных жердях висели связки сохнущих трав, шаманский костюм и бубен. Справа от входа стоял ряд бутылок, кое-как заткнутых пробками.

Сам шаман, как и другие обитатели стойбища, ходил в мешковатых штанах из джинсовой ткани, тёплой клетчатой рубахе и брезентовой, выгоревшей до белизны, куртке. На ногах у него, как и у вновь прибывших, были кроссовки.

— Водки при вас, надеюсь, нет? Я им так и сказал, но ведь не поверили. Теперь будут вокруг чума крутиться, вынюхивать. Сюда не полезут, побоятся, — Бордусей уныло вздохнул. — Год плохой. Зверь к северу ушел, там уже земли не наши, Власовых. Зато на болотах птицы много, оттого мы здесь и расположились. Ну, рассказывайте…

Рассказывала Ольга. Скупо, почти без подробностей, про школу, но зато про Шатохина — во всех деталях. Бордусей слушал внимательно, но его мысли были закрыты как будто большой кучей перьев — такой у Ермолая возник образ. Что-то понять можно было, но лишь отрывками. Перья беспрерывно шевелились, смазывая картину. Такого интересного варианта защиты юноша ранее не встречал.

— И нас вертолётом забросили под Богучаны, и мы спокойно сюда пришли, — закончила она рассказ.

— Ну и ладно. Пойдём в чум, мать уже чай приготовила. Вещи оставьте здесь, достаньте только подарки.

И само стойбище, и привычки обитателей являли собой смесь эвенкийских и русских обычаев. Европейская одежда, инструменты, даже кухонная утварь — и традиционные занятия охотой, изготовление парадной одежды своими руками, выделка оленьих шкур, украшение нагрудников бисером. Под ногами бегали трое дошкольного возраста детей, немногочисленные взрослые делали свои дела неспешно, только мать Ольги суетилась, не зная, как держаться с зятем.

— Давно уже никакие обычаи не соблюдаются, — махнула она рукой. — Все только и думают, как бы за стол сесть, поесть да выпить. Ну, вам, я знаю, нельзя…

Резать оленя, как полагалось по случаю прибытия зятя, не стали. Мяса и так было много: сушёного, вяленого, варёного. Были оладьи, каша из смеси ячменя и овса, съедобные лесные травы и ягоды, грибы. Ольга пела старинные песни — содержание, как понял муж из её мыслей, было вполне былинное: герои совершали свои легендарные подвиги; затем она рассказывала о своей жизни в школе, ухитрившись промолчать обо всём, действительно важном.

— Вы чум ставить будете, или в палатке станете жить? — поинтересовалась мать Ольги несколько заискивающе.

Харламов уже понял, что не только Бордусей был здесь великим авторитетом, его дочь тоже ни перед кем не отчитывалась и вела себя, как королева.

— Нет, мама, мы в палатке поживём. Нам ещё на Край сходить надо.

Мать согласно кивнула, а Ермолай уловил удивление Бордусея. Муж тоже впервые слышал, что им надо на Край, но он совсем не удивился. Подобные неожиданности, как и манера объявлять их в последний момент, были вполне в стиле его жены. Остальные родичи несколько приуныло: возведение чума, даже временного, грозило стать интересным событием. Ольга, как могла, развлекала окружающих, но слушали её с неослабевающим интересом только дети да молоденькая девушка лет тринадцати, севшая к костру в национальной одежде и боявшаяся раскрыть рот.

Вскоре, дней за пять, ученик школы Радуги постиг привычки всех обитателей стойбища. Женщины смущались при его виде: зять Бордусея и муж Ольги казался им живым богом. Он понимал, что они не очень и ошибались. В глазах народа охотников способность приманить зверя за пару десятков километров явно была божественным атрибутом. Шаман тоже мог это сделать — но молодожёны, объединив свои усилия, справлялись с этим чуть ли не играючи.

Взрослых мужчин, кроме Бордусея, было всего двое. Охотник Михаил, лет сорока пяти, весёлый и сморщенный, как древний дед, да его двадцатилетний сын, унылый Алексей, тугодум и молчун. В мыслях Алексея царила странная пустота. Ермолай не удивился, когда мать его откровенно сказала, что сын малоумный. Как ни странно, охоте это не мешало, зато во всех прочих делах за ним следовало присматривать. Если Михаил, узнав, что зять шамана охотиться не любит и не умеет, потерял к нему интерес, то Алексей сразу его возненавидел. Впрочем, он молчал и не выплёскивал своей ненависти наружу, а юноша старался никак с ним не пересекаться. Для него это было нетрудно.

Женщины обрабатывали шкуры и шили, готовили пищу — и так с утра до вечера. Михаил с сыном то вместе, то порознь, уходили на охоту. Возвращались, ели, отдыхали — и снова уходили, далеко не каждый раз ночуя в своих чумах. Бордусей целыми днями работал с деревом. Ермолай начал было ему помогать, но быстро почувствовал, что наличие помощника обесценивает для тестя весь результат. Шаман работал не ради того, чтобы что-то смастерить — работа была самоцелью. А присутствие зятя рядом превращало её просто в изготовление очередной, потребной в хозяйстве, деревяшки.