Ангел - Ольга Мяхар

Шли дни, складывались в недели, те в месяцы. Я скользила по замку, словно призрак. Ни слова не сорвалось с моих губ с той роковой ночи. Оську я просто не могла видеть: слишком больно было понимать, что он может вернуться, а я – уже нет.

Все пытались сначала мне помочь, поговорить. Повар готовил мои самые любимые блюда, добрый доктор по три раза на дню слушал мое редко бьющееся сердце, а горничные завивали серебро волос в удивительно красивые прически.

Мне было все равно, я была чужая здесь. И даже в зеркале, как ни старалась, не могла узнать собственное отражение. Белую кожу пересекали черные полосы, доходящие до подбородка и захватывающие часть правой щеки. Мои глаза больше не сияли золотом и светом, они стали серебряными, как расплавленное серебро, окруженное ворохом белых ресниц. Даже моя походка изменилась раз и навсегда – я больше не парила над полом, словно невесомая фигурка, постоянно норовящая взлететь. Теперь я ходила, ощущая весь тот вес, что чувствует каждый, лишенный неба и крыльев. И это давило.

А хуже всего было то… страшнее всего были его глаза, каждый раз с надеждой заглядывающие в мои и каждый раз наполняющиеся болью и разочарованием. Снова и снова.

Я ненавижу боль.

Я сидела у камина и, кажется, о чем-то думала. А может, просто любовалась переливами жадного до веток пламени.

– Ну здравствуй, Ирлин.

Вася. Имя пустое и неинтересное, как и все вокруг.

Он без спросу садится в соседнее кресло и смотрит на меня, раздражая и заставляя отвлечься от наблюдения за огнем.

– Что тебе нужно?

– Вытащить тебя из депрессии, – нахально улыбается он, а глаза остаются холодными, как и в ту ночь…

– Уходи.

– Ну нет. Тебе все это еще не надоело? Оська ходит как в воду опущенный и вообще не ест, между прочим.

Н-да, если Оська не ест – это чрезвычайная ситуация.

– Лис и Сон тоже места себе не находят и…

Он не заканчивает фразу, но я все понимаю и так. Ему и впрямь плохо, жаль только, что я ничем помочь не могу. Я отдала за него свою жизнь, душу и даже небо, а он просто не пожелал подарить мне покой.

– Не уходи в себя, Ирлин, все ведь уже прошло, и ты должна снова радоваться жизни.

– А если я не хочу. Ты хоть знаешь, что я пережила и какие воспоминания будут теперь навсегда со мной? – Я подняла голову и зло взглянула в его ледяные глаза. – Я ведь почти влюбилась в гэйла! – Он сжал зубы, но промолчал. – Ты слышишь меня или это тоже было частью моего задания?!

– Я предупреждал тебя.

Выпускаю воздух сквозь сжатые зубы и изо всех сил пытаюсь успокоиться. Прошлого не вернешь. Не стоит теперь злиться по пустякам.

– Ладно, я очень надеялся, что до этого не дойдет, но ты не оставляешь мне выбора.

Смотрю на пламя в камине, мне уже все на этом свете неважно.

– На, держи, это тебе. И ты сама виновата, что подарок отдан раньше твоего дня рождения.

И он тыкает чем-то пушистым мне чуть ли не в нос.

Возмущенно вскакиваю, намереваясь высказать абсолютно все этому… этому… и замираю, недоверчиво глядя прямо перед собой.

– Это же…

Он кивает и чуть лукаво улыбается. И лед тает в его глазах. А на его руках лежат два белоснежных крыла, и он протягивает их мне.

Дрожащей рукой недоверчиво касаюсь невесомых перьев и удивленно и вопросительно смотрю на него. Вася делает значительное лицо и гордо заявляет:

– За проявленные заслуги и прекрасно выполненное первое задание тебе, Ирлин, возвращаются крылья и даруется отпуск на тот срок, который ты сама пожелаешь.

– То есть я…

– Да, Ирлин, ты можешь вернуться на небо. Ну же, надевай.

Два белоснежных крыла осторожно раскрываются за моей спиной, а с кожи медленно и как-то неуверенно начинает пропадать черная печать, не оставляя после себя даже воспоминания. Я улыбаюсь впервые за столько дней, и восхищенно глажу край своего нового крыла.

– Спасибо. – Голос срывается, хочется разреветься в голос, как маленькой набедокурившей и только что прощенной девочке.

Ангел весело улыбается, подмигивает мне и… растворяется в воздухе, сделав то, ради чего приходил.

Взлетаю с первого сразу на второй этаж, изо всех сил стараясь двигаться бесшумно и незаметно. А ведь хочется смеяться во все горло. Так. Ну уж нет, сюрприз есть сюрприз!

Осторожно бегу по коридору и застываю у слегка приоткрытой двери кабинета Дика. Он сидит там один в огромном кресле у очага, и в его руке зажата уже ополовиненная бутылка вина. Морщусь, надо будет потом отучить его от алкоголя. Но это потом.

Дверь тихо скрипит, когда я прошмыгиваю внутрь кабинета. Дик сидит ко мне спиной, а потому пока не видит. Зато слышит предательский скрип.

– Кто здесь? Я же сказал всем убираться и не беспокоить меня. – Голос хриплый и злой.

Гм, а может, я не вовремя? Ну мало ли, может, у него живот болит.

– Это я. – Я сказала это очень тихо, чтобы, если что, успеть выпорхнуть за дверь, но реакция Дика озадачила и поразила меня до глубины души.

Он резко вскочил, выронив бутылку, и повернулся ко мне, напряженный, будто зверь, готовящийся к схватке. Позже он признался, что просто не поверил.

– Ты… здесь?

Я мягко ему улыбаюсь и с гордостью распахиваю сверкающе-белые крылья за спиной.

– Нравятся?

Он молчит, просто смотрит на меня. А потом вдруг быстро пересекает зал и, схватив меня за плечи, резко притягивает к себе, заключая в объятия и выжимая чуть ли не весь воздух из моей груди.

Придушит ведь!

Он зарывается лицом в мои волосы, шепчет мое имя и… и плачет?

Неправда, Дик не умеет плакать, и я осторожно вытираю соленую воду с его глаз.

– Все хорошо, – смущенно убеждаю его я. – Теперь все хорошо.

Он кивает и целует меня так… что я понимаю: мой отпуск будет ну о-очень долгим.

– Нет. Вы посмотрите! Я не ем, не пью и сплю через раз, а они тут целоваются! – Возмущенный писк Оськи я бы узнала из тысячи, а еще через мгновение он уже садится мне на голову, быстро хлопая крыльями и громко возмущаясь по поводу эгоизма некоторых личностей. Я провела рукой по его оперению, и временно он замолк, чуть ли не урча от удовольствия.

А в дверях уже стояли Сон и Лис. Лис широко и как-то облегченно мне улыбался. А Сон, сменив на лице целую гамму чувств, рванул к нам и чуть ли не силком вытащил меня из рук Дика, в свою очередь обнимая мою несчастную тушку. Пришлось и его заверять, что теперь все будет хорошо, хотя Оська на каждое мое слово вставлял по пять ядовитых реплик, мстя за двухмесячное недоедание и недосыпание. И еще неизвестно, что хуже! Так что после бурного примирения мы все отправились на кухню, где сияющий повар срочно накрывал на стол, гоняя с десяток поварят и служанок и заставляя их уставлять стол таким количеством деликатесов, как их называл Оська, что я всерьез начала опасаться за его желудок. Совенок ел столько, что даже я не могла за ним угнаться. Как итог: вечером у него разболелся живот, и пришлось всю ночь бегать с несчастным, закармливая его пилюлями и медзаклинаниями сонного, а потому всем и сразу недовольного ветеринара. (Его Дик притащил, как только я заикнулась о том, что нужен врач для Оськи. По-моему, если бы я среди ночи потребовала луну, он бы и ее достал с выражением спокойной решимости на лице.)