Мурена - Валентина Гоби

в Стоке участниками было выпито 400 литров чаю». Это ли не тщеславие, это ли не похвальба цифрами с большим количеством нулей? Господи боже мой! Большие цифры впечатляют читателя, Франсуа прекрасно это знает. Они вызывают уважение. Стратегии развития в мире предпринимательства включают в себя все направления, и спорт для инвалидов не исключение. И здесь можно найти путь к выживанию, привлечению заинтересованных лиц и инвестиций; и хотя в начале шестидесятых это слово еще не стало стратегическим понятием, но уже можно было уверенно говорить о наступлении эпохи маркетинга.

Кинцуги

Инструктор внимательно смотрит, как вода смыкается вокруг талии Жоао. Тот стоит, чувствует ее бедрами, готов раскрыть для нее свои объятия. Он наблюдает, как блики играют на ее поверхности, она кажется ему менее опасной, чем жесткая океанская волна. Жоао видел океан в детстве, на побережье, к северу от Лиссабона, и чувствовал, как его язык лижет лодыжки, а мать кричала: «Смотри, не заходи далеко! И давай недолго!» — боясь, что он утонет и отправится в ненасытное брюхо стихии, и так уже заполненной телами мертвых рыбаков и мореходов. И все же этот прямоугольник насыщенной бирюзой глубины много раз поглощал его во сне. Жоао явно никогда не бывал в бассейне. Его, обитателя Двенадцатого округа Парижа, живущего в квартире без водоснабжения, прежде чем пустить в воду наконец вымыли под душем, лоханей здесь не держат. И вот он — бассейн.

Франсуа наблюдает за приятелем со своей плавательной дорожки через разделительные пластиковые гирлянды. Тот все еще сидит в воде, прижавшись к борту бассейна; за последние шесть месяцев Жоао сбросил пятнадцать килограммов, но живот у него все еще округлый, а обвисшая грудь напоминает женские сиськи; парализованные ноги болтаются в воде, словно две белые рыбины. Он все-таки вернулся в форму: у него заострился подбородок, появились ямочки на щеках, которые раньше были скрыты под слоем жира. Но все же это совсем не тот, прежний Жоао с бычьей грудью, что гонялся на своей инвалидной коляске в парке за детьми, не подозревая, что ему суждено навеки остаться евнухом.

Чтобы плыть, нужно всего лишь отпустить руки. Инструктор говорит: давайте, не бойтесь, я вас поддержу, если что! Но Жоао упорствует. Рядом плещутся человек тридцать. Некоторые из них слепы — они ориентируются по голосу тренера; есть ампутанты, пораженные полиомиелитом, которые причудливо извиваются, подходя к бассейну; есть и парализованные, вроде Жоао, — о них говорил Франсуа, — они плавают при помощи надувных кругов, напоминающих пневмокамеры для грузовиков. Жоао сказал, что тоже хотел бы поплавать с таким кругом, медленно вращаясь в лучах потолочных светильников. После того, как от него ушла Мария, он поклялся Франсуа, что не позволит себе окончательно опуститься и сдохнуть, но только ради чего-то важного.

Осень играет красками. Франсуа спускается по улице Муфетар, наверное, впервые за целый год. Он словно ныряет в толпу, уворачивается, стараясь не сталкиваться с людьми; он проскальзывает между велосипедами, женщинами с корзинами, стайками детишек и уличными зазывалами. Он совсем забыл, что здесь всегда много народу, не то что у него в Батиньоле. Он задевает жестяной навес — эй, нельзя ли поосторожнее?! — и обходит ящики с белоснежными яйцами. Булыжник мостовой тускло поблескивает под ногами прохожих, а там, где торговцы фруктами, овощами и цветами обильно спрыскивают товар водой, образуется еще и тонкий слой грязи.

Франсуа заходит в табачную лавку «Ле Кристоф». Ему нравится спокойный интерьер, шероховатая поверхность охряных стен, напоминающая крокодилью шкуру, чучела птиц, бра из искусственного хрусталя и напольная плитка из песчаника — у самой кассы, где народ толпится больше всего, она совсем истерлась. Франсуа спрашивает пачку «Голуаз», просит, чтобы ему поднесли огня, зажимает сигарету зубами, затягивается, прикрывая левый глаз от дыма и яркого солнца. Он проходит мимо бани Сен-Медар, винной лавки «Постийон Ромийа», продуктового магазина «Кур-дез-Ай» — в общем, он превосходно знает всю улицу. Он пробирается сквозь толпу субботним утром, ищет глазами знакомые места — понятные ему знаки, фасады, символы… На его шерстяном свитере мало-помалу скапливается сигаретный пепел. В воздухе пахнет хлебом и жареным луком. Отовсюду доносятся крики — объявляют цену на говядину и морковь; откуда-то доносится пение, людские голоса сливаются в неповторимую уличную какофонию. Франсуа останавливается, пытается различить среди голосов, криков, топота, велосипедных звонков, скрежета передвигаемых ящиков голос певца, его меланхолическую мелодию, теряет его, снова вслушивается, как некогда, лежа в больнице города V., вслушивался в скрипичную партию, выуживая ее из рева симфонического оркестра; он снова теряет и снова находит этот голос и улыбается; рядом вдруг раздается: «Эй, мсье, посторонитесь-ка!» Поет мужчина, поет на иностранном языке; Франсуа различает мягкие раскатистые фонемы. Он уже далеко от улицы Муфетар, а голос певца все еще волнует его; язык напоминает португальский, это заставляет Франсуа задуматься о своей миссии.

Он недалеко ушел от тех же проблем, что мучали Жоао. Ему страшно. Мария прямо сказала: Жоао превратился в развалину, uma ruina. И это очень расстроило, напугало Франсуа. Именно сейчас он выбежал из тени, избавился от ее, но Жоао сам по себе тень, мрак. Франсуа справился с желанием умереть и способен снова окунуться в этот мрак без страха быть поглощенным им навсегда. И тем не менее он испытывает неприятное ощущение, какое-то жжение в животе, нежелание вновь возвращаться к огню, после того как едва спасся от него — и все это вместо облегчения от того, что ему удалось выжить! Франсуа заходит в кондитерскую лавку и просит упаковать два пирожных со сливочным кремом, посыпанных шоколадной стружкой, которая тает на языке. Это любимый десерт Жоао. Однако при виде пирожных Франсуа испытывает желудочный спазм.

Неделей ранее он встретил Марию. Та, одетая во все черное, словно вдова, стояла у прилавка в магазине и разглаживала рулон кримплена. Ее иссохшая кожа выглядела серой, а слабая улыбка казалась нарисованной на лице. Она сказала, что уезжает, уезжает навсегда, вместе с детьми, возвращается в Португалию. Больше она не в силах выносить все это: «Посмотри на меня, видишь, я почти скелет. Что скажешь? Это все от печали. А дети? Они постоянно видят, как их отец пьет, орет, тоскует».

Она объяснила Франсуа, что хочет по ночам спать, а не плакать; держать дверь спальни открытой, а не запираться на все засовы… Ее тихий голос был исполнен такой решимости, что Франсуа даже не попытался отговорить ее.

— Я приняла все, я не бросила его из-за его atrofiado, из-за его беды. Я старалась как могла, ты же знаешь! И