Выбор Геродота - Сергей Сергеевич Суханов

дельфийском трофее в честь победы при Платеях заменили, а доносы илотов посчитали необоснованными для обвинений в адрес спартиата царского происхождения.

Открыто вести персидский образ жизни, как в Византии, Павсаний в Спарте не мог. Но осмелел: возобновил тайную переписку с Артабазом, завел кухарку из Мидии. Водяные часы-клепсидру называл "фенджан". Дома вместо хитона носил персидский кандис. Да — длинный, ну и что с того? В женское платье наряжались даже Геракл с Ахиллом.

Связник в Афинах продолжал получать от него указания. Безнаказанность затуманила регенту глаза…

Разгуливая по рынку, Павсаний раздумывал о странном поведении своего любовника Герофита. От отца-эллина уроженцу Аргила достались густые черные кудри, а от матери из фракийского племени бисальтов — голубые глаза.

Ах, этот запах мужского мускуса, тонкая талия, выпуклые мышцы на животе… Вспоминая ласки Герофита, Павсаний жмурился от удовольствия. Жаль, что правила безопасности требуют избавляться от свидетелей. Но тогда, на мысе Тенар — что это было?

Регент отправил любовника в Даскилий с посланием для Артабаза. Однако ответ пришел из Лаконии — и не от перса, а от самого Герофита с просьбой срочно приехать на встречу к храму Посейдона Асфалея.

Странное место для свидания — убежище от гонений. Когда Павсаний вошел в хижину, аргилец начал осыпать его упреками. Почему в письме была приписка с просьбой убить курьера? Он его больше не любит? Это награда за преданность?

Пришлось оправдываться, убеждать Герофита все-таки поехать в Даскилий. В это время в соседней комнате раздался стук — будто что-то упало со стола. Регент спросил, одни ли они в доме. Аргилец уверил его, что да — одни, просто там ягненок мается без матери…

От прогулки по продуктовым рядам у Павсания разыгрался аппетит. Он уже хотел купить вареных овощей, чтобы съесть на ходу, как вдруг услышал свое имя.

Повернувшись на голос, регент увидел гиппагрета — предводителя всадников, который считался ревностным поборником законов Ликурга. Он мгновенно оценил опасность: стальные беспощадные глаза, напряженная поза, стоящие по бокам гоплиты…

Из-за спины гиппагрета выглядывал эфор — хороший знакомый Павсания. Когда их взгляды встретились, тот мрачно кивнул. В голове регента молнией пронеслось: "Тенар! Герофит! Ягненок!"

Ойкет схватился за кинжал, но Павсаний вполголоса приказал: "Не надо!"

В лицо гиппагрету полетел большой пучок ботвы. Регент бросился в толпу. Расталкивая людей, помчался к храму Афины Халкиойкос. Вон он, стоит на краю агоры.

С покрытых бронзовыми пластинами стен на беглеца смотрели боги и герои. Жрец у входа в храмовый придел от удивления выронил связку дров. Оттолкнув жреца, Павсаний ворвался в помещение и задвинул засов. Тяжело дыша, опустился среди кож, храмовой утвари, рулонов войлока, мешков с паклей.

Когда в дверь заколотили, регент даже не пошевелился. Просто смотрел, как от ударов створки заходили ходуном.

"Врешь — не возьмешь, — мстительно бормотал он, — из убежища выдачи нет".

Дверь слетела с петель, но внутрь никто не зашел. Вскоре гиеродулы подвезли на тачках камни. До вечера они закрывали кладкой дверной проем. Павсаний в последний раз увидел кусочек закатного неба, потом придел погрузился в непроглядную темень.

Прошло несколько дней. Замурованный заживо, измученный голодом и жаждой, доведенный до отчаяния Павсаний ждал чуда. Пока было чем, ходил в углу придела. Вскоре вонь стала невыносимой, но он терпел.

Однажды утром регент проснулся от грохота — на земляной пол посыпалась черепица. Сквозь разобранную крышу прямо в лицо било солнце. Со стропил на него смотрели люди — насмешливо и зло.

Он запаниковал: "Неужели эфоры отважились на святотатство!"

Не было сил ни встать, ни закрыться от яркого света.

В полдень с крыши спустились люди. Привязав веревки к рукам и ногам Павсания, вытащили его наружу. Но регенту было уже все равно — он умирал от истощения.

Вечером его не стало. Окружив мертвое тело, эфоры решали, что делать дальше. По законам Ликурга труп преступника полагалось сбросить в Кеадскую пропасть, но без предъявления обвинения и вынесения приговора Павсаний преступником не считался.

Мало кто пришел оплакивать регента. Слух о его предательстве распространился по Спарте, поэтому ни один из олигархов или всадников не рискнул своей репутацией ради поминальной церемонии.

Ойкет положил хозяину в рот обол для Харона. Кухарка дрожащими руками развернула тряпицу, в которой была завернута медовая булочка. Всунув Павсанию в ладонь зороастрийский амулет, она забормотала древнюю молитву из "Авесты".

Жена и двое малолетних сыновей регента не осмелились покинуть дом. Из окна гинекея семья со страхом смотрела на собравшихся перед воротами виллы женщин, которые в бессильной злобе швыряли камни через стену.

Труп закопали недалеко от пропасти. Старушка мать долго сидела возле надгробия, вытирая слезы и поглаживая холодный шершавый камень ладонью.

2

Заговорщики и на этот раз собрались в доме Паниасида.

Обсыпанный темно-синими ягодами миртовый куст издавал тонкое благоухание. Освобожденные от плодов оливы облегченно расправили ветви. Астры раскрыли на клумбе перед статуей Зевса Патрооса фиолетовые бутоны.

Опустив голову, Херил заявил, что смерть Агесии лежит на его совести — он не должен был отпускать ее в дом Лигдамида одну. Паниасид не соглашался: кто мог знать, что островитянку узнают.

— Надо найти другой способ, — мрачно сказал галикарнасец. — Я не имею права подставлять друзей. Но и тянуть нельзя…

Сошлись на том, что предстоящие Малые Панионии в честь Посейдона Геликонского в Приене — самый подходящий случай для возмездия. Эллины Ионии и Дориды во время праздника решали в том числе и политические вопросы. Лигдамид собирался на встречу с архонтами пяти приморских городов для восстановления справедливости.

Много лет назад галикарнасец Агасикл победил в пентатлоне на празднике в честь Аполлона Триопийского. Но вместо того чтобы посвятить богу полученный в качестве приза медный треножник, он отнес его домой и повесил на стену. За этот проступок Галикарнас был исключен из дорийской амфиктионии Аполлона.

Лигдамид считал, что с тех пор утекло много воды. Он не сомневался: жертвенный бык мычанием не только подтвердит свою готовность умереть на алтаре, но и даст сигнал к взаимному примирению полисов Шестиградья[53].

Менону, как приближенному к эсимнету лицу, была известна дата выхода эскорта из города — двадцатого пианепсиона. А жертвоприношение назначено на двадцать пятое и приурочено к концу навигации. Для подготовки покушения оставалось несколько дней.

К Милету из Галикарнаса вела только одна дорога — вдоль Грионского хребта. Чтобы оттуда попасть в Приену, нужно пересечь Латмосский залив на лодке. Легче всего будет напасть на Лигдамида по пути в Милет.

— Все началось с камней, — со злорадством сказал Паниасид. — Камнями и закончится. Только