Сумерки над Джексонвиллем. Лесной мрак - Брижит Обер

— А ты опять здесь, маленькая болтушка? Никак не можешь оставить эту даму в покое?

Судя по всему, ее отец стоит совсем рядом. Запах туалетной воды. Аромат свежести с каким–то пикантным оттенком. А еще я больше не ощущаю солнца у себя на лице — значит, он стоит прямо передо мной; теперь голос его звучит совсем уже близко и — с неожиданной мягкостью, почти что с нежностью:

— Послушайте, я вовсе не против того, чтобы она с вами разговаривала, просто я не уверен в том, что она не надоедает вам своей болтовней… О, добрый день, мадам… Виржини втихаря сбежала от меня, дабы опять явиться сюда…

— Ничего страшного. Мадемуазель Элиза всегда очень любила детей. Не думаю, что теперь она относится к ним как–то иначе. Она обычно очень радовалась, когда дети приходили к ней в кинотеатр смотреть мультфильмы. В «Трианон» — вы, может быть, слышали о таком…

— Да, я знаю этот кинотеатр. Мы ведь раньше жили в Сен–Кантене и только совсем недавно переехали в Буасси — это в Меризье.

В Сен–Кантене! Малыш Рено, о котором упоминали в новостях, был убит именно там!

— Но это же совсем рядом с нами! Выходит, мы — соседи! Надо же, какое совпадение! Знаете, а ведь мадемуазель Элиза в свое время была владелицей «Трианона».

Ну зачем ей нужно что–то рассказывать обо мне, да еще под таким вот углом? Теперь он будет считать меня этакой зацикленной на чужих детях старой девой, которая в своем кинотеатре пичкала их эскимо на палочке и нежно трепала по головкам.

Пакеты уже у меня на коленях. Коляска трогается с места. Однако разговор между Иветтой и отцом Виржини продолжается. Гениально!

— Ваша дочка такая миленькая!

— Да, с виду — сущий ангел, а на самом деле — настоящий бесенок; не так ли, Виржини?

— У вас есть еще дети?

— Я… Да, у меня… У меня был сын; ох, простите — вот и моя машина. Так что нам с вами придется сейчас расстаться. Послушайте, мне страшно жаль, что я не могу предложить вам подбросить вас до дома — из–за коляски, она явно не влезет…

— И тем не менее было очень любезно с вашей стороны хотя бы подумать об этом. В любом случае немножко пройтись пешком совсем невредно, — тактично замечает Иветта.

— До свидания, Элиза, до субботы! — раздается мелодичный голосок Виржини. — До свидания, мадам.

— До свидания, Виржини. Я полагаю, Элиза будет очень рада опять пообщаться с тобой… Если, конечно, вы, месье, ничего не имеете против…

— Ну что вы, я вовсе не против! Ну–ка, Виржини, поживей. Мама, наверное, нас заждалась. До свидания.

Слышно, как захлопываются дверцы машины.

Мы с Иветтой вновь трогаемся в путь.

— Не знаю, что он там собирался сказать о сыне, но все это как–то странно: такое впечатление, будто он вовсе не хотел о нем говорить; наверняка эта семья пережила какое–то страшное несчастье. Ну а малышке–то вы явно понравились. Всегда приятно видеть таких вот добрых детей. Я, например, помню один случай…

Иветта ударяется в пространные рассуждения о тех злых и неискренних детях, с которыми ей пришлось столкнуться в жизни. Я перестаю ее слушать. Я размышляю. Виржини утверждает, что в числе других погиб и ее брат. Несколько странное поведение ее отца невольно наталкивает на мысль о том, что это — правда. Что свидетельствует уже в пользу девочки. Остается лишь узнать, как звали ее брата — Рено? Но ведь в том случае, если Виржини действительно является свидетельницей смерти Микаэля, ей грозит реальная опасность. Убийца наверняка решит устранить и ее. Хотя, конечно, он мог и не заметить девочки. Но как об этом узнать? Ненавижу свою беспомощность. Мне словно не хватает воздуха, я буквально задыхаюсь — такое ощущение, будто на меня напялили смирительную рубашку и теперь я должна все время умолять доктора снять ее с меня, заранее зная, что сам доктор — сумасшедший. Никто никогда меня не освободит. Мне хотелось бы завыть. И поднять руки. Просто поднять эти проклятые руки.

— О ля–ля! Как вы, однако, вспотели! Подождите минутку: сейчас я сниму с вас шарф.

Вот, вот — сними его, сделай на нем хороший скользящий узел и повесь меня на ближайшей же ветке — пусть я хотя бы умру стоя, осточертело мне сидеть да лежать! Ох. Нельзя позволять себе такого рода мыслей. Надо как–то цепляться за реальность, ведь она все же существует. Вот Виржини, например — она вполне реальна. И у нее куча неприятностей. Причем очень серьезных. Нужно непременно узнать, кто ее отец, узнать фамилию этого человека. Я должна как–то вмешаться во все это. Нужно любым способом себя расшевелить!

Моя Екатерина Великая приходит ежедневно, щедро тратя на меня свою поистине неуемную энергию. Они — высокая блондинка… Стройная, спортивного телосложения; занимается аэробикой, волосы обычно стягивает на затылке в «конский хвост» и носит синтетические брюки в обтяжку. До того, как со мной случилось это несчастье, я не раз видела ее — в кинотеатре, с каким–нибудь очередным приятелем. Приятели менялись довольно часто, но все они были одинаковы — этакие здоровенные детины с очень коротко подстриженными волосами и толстыми ляжками, трущимися друг о дружку при ходьбе. Лично я с ней не была знакома, ибо не нуждалась в ее услугах, да и вообще она мне казалась не слишком–то симпатичной. Неприятно думать о том, что теперь мое тело полностью отдают в ее распоряжение, более того — возможность реабилитации моих несчастных конечностей целиком зависит ог этой длинной глуповатой девицы, мнения которой по любым вопросам столь же однозначны, как красный сигнал светофора, а все разговоры, похоже, сводятся к пересказу последних телевизионных новостей.

Однако в данном случае она оказывается весьма полезной. Почти незаменимой. Ибо совершенно неспособна молчать более пяти минут. Таким образом я оказываюсь в обществе двух величайших болтушек. Разговор для них — все равно что наркотик. Просто благодать! Хотя, наверное, благодарить Всевышнего за то, что он создал таких вот неисправимых сплетниц, способны лишь люди, попавшие в положение вроде моего. Ибо — в противоположность общепринятому мнению — у меня нет ни малейшей тяги к благородной тишине, позволяющей отстраниться от окружающего мира, дабы предаться размышлениям о материях космического масштаба. Нет — я хочу жить. Ибо я еще жива!

Так вот, наша Екатерина Великая — неиссякаемый источник информации. На пару с Иветтой они вполне способны заменить самую бойкую «газету–сплетницу» местного значения. От них я непременно узнаю, кто такая Виржини.

— Смотрели новости? — спрашивает Екатерина Великая, попутно выкручивая мне предплечье.

— Нет, а зачем? Сегодня такая хорошая погода, что мы обедали в саду.

— Надо полагать, накормить ее — задачка не из легких, — тихо и задумчиво произносит Екатерина Великая, разминая мне трехглавую мышцу.

Да, представь себе, девочка моя: ее еще и кормят, эту дебилку. Так что прими мои соболезнования, если это сколько–нибудь ранит твою безмерную чувствительность.

Далее она, разумеется, продолжает говорить, но теперь уже отнюдь не шепотом:

— Там снова рассказывали о погибшем малыше. Все то же самое, что и на прошлой неделе: лес, нашедший тело рыбак и прочее; но теперь уже они уверены в том, что это — дело рук какого–то маньяка. По всей вероятности, всех четверых он и убил! Ведь в общей сложности погибли четыре мальчика, каждому из которых было именно восемь лет! И все это — в радиусе пятидесяти километров! Подумать только: он спокойненько разгуливает на свободе, где–то совсем рядом!

— А они так ничего и не обнаружили? Ну, скажем, отпечатки следов или шин, клочки одежды? — живо включается в разговор Иветта, уже готовая чуть ли не начать расследование.

— Ничего. У них нет ровным счетом ничего! Кроме того факта, что все четверо несчастных были удушены.

— А… гм… как насчет следов насилия?

— Нет; даже этого нет. Просто задушены.

— Странное дело, — бормочет Иветта; все это время она беспрестанно снует по комнате (должно быть, «занимается пылью»). — Ведь детишек такого возраста убивают, как правило, по сексуальным мотивам.

— Правда? Но как бы там ни было, об этом они не говорили. Хуже всего то, что, по крайней мере, с тремя из матерей я неплохо знакома. Одна из них работает на почте в Ла Веррьер. Вторая — продавщицей в табачной лавочке Леклерка. Третья — мадам Массне; как я уже говорила, она — моя пациентка.

— А что за семья у четвертого?

— Об этих людях я вовсе ничего не знаю. По телевизору сказали, что отец убитого мальчика работает в банке. Сниматься они отказались.

Ну конечно же, это они! Вот если бы только наша Екатерина Великая и с ними была знакома… Впрочем, разве от этого что–нибудь изменилось бы? Вряд ли она когда–нибудь сообразит, что я не просто какое–то бревно. Ведь для этого нужно было бы как следует в меня вглядеться. Но даже если бы такое вдруг случилось, мне и самой трудно представить, каким образом я попыталась бы передать ей столь непростую иноформацию…