Я за твоей спиной - Холланд Саммер

Малая

– Не подходи и ничего не трогай.

Пайпер не успевает наклониться к телу и тут же выпрямляется. Гэри Джеймс – или Дэниел Барнс? – лежит в траве ничком, рядом с его головой разливается лужа крови. Сложно понять, почему он это сделал, – если бы хотел, мог бы давно убить себя.

Но все-таки тело перед ними, и пусть о причинах остается только догадываться, они ничего не изменят.

– Наших отпечатков на стволе нет, – задумчиво произносит Гэри. – Но выстрел точно слышали в округе.

– Нужно уезжать.

– Твоя донья Чорра опишет тебя полиции.

– И это только косвенная улика, – спорит Пайпер. – Поехали.

– Нужно спрятать труп.

– Нет. Нет, не нужно. Пока он лежит здесь в этой позе с пистолетом в руках, это самоубийство. Как только мы хоть что-то тронем, ничего больше не докажем.

– Ладно, – кивает Гэри. Он диким взглядом окидывает тело отца и резко разворачивается. – Тогда валим отсюда.

Он двигается быстро, но не перестает оглядываться. Как только они добираются до машины, Пайпер вспоминает о его признании, но ей тут же становится неловко. Гэри опирается лбом на крышу и начинает быстро и шумно дышать.

– Милый… – Пайпер подходит ближе: он зажмуривается, на шее проступают вены, и он мелко дрожит. – Что…

Она осекается: это же не паническая атака? Как у Гэри может быть паническая атака, если он… человек, напоминает себе Пайпер. Живой, из плоти и крови. И он только что пережил такое, что ей даже не представить.

– Дыши глубже, пожалуйста, – она обхватывает его за талию и прижимается всем телом, – попробуй считать цифры. Не по порядку, случайно.

– Поможет? – глухо выдавливает из себя Гэри.

– Хуже точно не сделает.

– Три, – медленно начинает он, – пятнадцать, шест… шесть, двадцать два.

Она так и стоит, чувствуя, как постепенно успокаивается сердце. Голос Гэри становится увереннее, метод и правда срабатывает. Наконец, он отрывается от машины, но Пайпер не дает ему сесть на водительское сиденье.

– Моя очередь, – она протягивает ладонь за ключами, – ты и так четыре часа за рулем.

– Хорошо. – Гэри не спорит и дает усадить себя на пассажирское сиденье.

Пока выезжают, они не встречают ни единой живой души – город словно вымирает после заката. Пайпер рада: это значит, что их запомнит только одна тетушка, и та, судя по всему, жуткая сплетница. Может, ей даже никто не поверит, что в такую глушь ради умирающего британца заехали двое американцев.

Звучит ведь странно для такого места, да? Наверное, даже для Росарио было бы неправдоподобно.

– Нам придется остаться в Росарио на ночь, – говорит Гэри, когда они выезжают на трассу, – мы попадем туда не раньше полуночи.

– Зачем? Есть ночные рейсы. Посмотри у меня в блокноте, – кивает Пайпер на свой рюкзак.

– Ты и это записала? Точно, вот, в час ночи.

– Как раз успеем. Лишь бы этот старый жук свою контору не прикрыл, а то как мы машину вернем?

– Бросим на парковке. А вылет обратно у нас во сколько?

– Я еще не брала обратные билеты.

Гэри молчит, и Пайпер бросает на него взгляд искоса: у того сдвинуты брови и вопросительный взгляд.

– Что такое? – переспрашивает она. – Там есть рейс в восемь вечера, но я не была уверена, что он нам подойдет. Мало ли, пришлось бы бежать быстрее. Тогда мы бы взяли паром до Монтевидео, оттуда прыгнули на рейс до Мехико. А из Мехико уже в Нью-Йорк.

– И когда бы мы тогда вернулись?

– В понедельник вечером.

– Нас бы потеряли к десяти утра.

– Ну и черт с ними, – вздыхает Пайпер.

Ей не нравится его состояние, и еще больше не нравится, что она не понимает, что именно с ним происходит. И не спросишь – он отвернулся к окну и замолчал. Необходимо время, которого у Пайпер нет, потому что решение нужно принимать уже сейчас.

Она пытается представить, как в понедельник Гэри появляется на работе, но получается плохо. Сколько времени ему потребуется, чтобы восстановиться? Она ведь не знает, как у него это обычно случается. Он, наверное, тоже не представляет – вряд ли у него каждый день отец кончает жизнь самоубийством.

Сложно поверить, что у такого мужчины, как Гэри, отец был знатной мразью. Пайпер не слышала их разговор полностью, но и отрывков хватило. Наверное, это даже не так плохо, что его воспитала бабушка. Если бы это делал отец, он, вполне возможно, стал бы таким же. Или кем похуже.

Они молчат всю дорогу, Гэри выглядит погруженным в свои мысли, а у Пайпер в голове роятся ее собственные, тоже мрачные. Она только теперь вспоминает, что они не ели с самого утра – и живот сразу начинает урчать. Где он был все это время?

– Заметишь заправку – тормози там, – говорит Гэри спокойно, – нужно взять еды.

– Ты тоже проголодался?

– Нет. Но я слышу твой желудок.

– Прости, я просто подумала…

– Не за что тут извиняться, – он устало выдыхает и прикрывает глаза, – мы сейчас оба должны быть голодны. Просто я не хочу.

– Как ты себя чувствуешь? – наконец решается спросить Пайпер. В конце концов, он первый начал беседу.

– Как мазут в бочке, – задумчиво отвечает Гэри.

– Плещешься?

– Примерно. Я не знаю, что чувствую, маленькая. Но это точно не что-то хорошее.

– Поговорить хочешь? – Пайпер замечает вдалеке огни и на всякий случай перестраивается: вдруг и правда заправка.

– Нет, наверное. Не знаю, о чем тут говорить. Думал, станет легче, но не стало.

– Потому что не на твоих условиях? – аккуратно спрашивает она.

– Потому что я опять по сути ничего не сделал. Не могу так! – рычит Гэри и с силой бьет по бардачку.

Пайпер сворачивает на обочину и тормозит.

– Тебе нужно не поговорить, – решает она. – Тебе нужно поорать. Пойдем.

Она первой открывает дверь машины. Гэри сомневается, но выходит вслед за ней.

– Он пятнадцать лет здесь прожил. – Пайпер обводит рукой бескрайнее поле вокруг, темное, которому нет ни начала, ни конца. – И мы никогда сюда не вернемся. Кричи.

– Это глупо.

– Здесь только ты, можешь быть каким захочешь, – она берет его за руку и целует костяшки пальцев, – а я люблю тебя любым и в любой ситуации.

– Я тоже тебя люблю. – Гэри болезненно морщится, но кивает.

Пайпер отпускает его руку и возвращается в машину. Тишина вокруг такая, что звенит в ушах. Ничего не слышно, и она боится повернуться и посмотреть на него: вдруг она ему сейчас не нужна. Скорее всего, не нужна. Это всегда было только его дело. И то, что она влезла, не сделало ничего менее… персональным.

Когда Пайпер уже думает, что Гэри не сможет перебороть сомнения, воздух взрывается: стекла дрожат от истошного крика.

В этом звуке тяжелая, тягучая, многолетняя боль. Она проходит насквозь и отравляет все живое, от нее по лицу начинают катиться горячие слезы, которые обжигают кожу, заставляя щеки пылать. Так кричит зверь, оказавшийся в капкане собственных чувств, в безнадежной ситуации, из которой нет выхода.

Сердце рвется на лоскуты, дышать становится невозможно, но Пайпер зажмуривается и вжимается в спинку сиденья, запрещает себе затыкать уши. Гэри кричит до хрипоты, а она впитывает каждую секунду, надеясь, что если не заберет, то хотя бы разделит с ним боль. Ей никогда не понять этого до конца, но она старается.

Даже когда все затихает, Гэри долго не возвращается. Пайпер успевает даже испугаться, но дверь наконец распахивается, и машина проседает под его весом.

– Спасибо, – сипло говорит он.

Пайпер трет глаза, до сих пор мокрые от слез, и заводит машину, не взглянув на него. Что-то подсказывает, что он не хочет, чтобы она его видела.

Она гонит до самого Росарио без остановок – к черту еду, ее и в городе можно найти. Если что, и до Буэнос-Айреса потерпит – сейчас бы скорее попасть в отель. Гэри молчит, но это нормально – вряд ли у него есть силы или голос.

Ночной автобус отъезжает через минуту после того, как они в него залезают. Водитель бурчит на них, но в его местном испанском ни слова не разобрать. Они садятся на длинное заднее сиденье, и Гэри двигается к окну, сгребает Пайпер в охапку, заставляя лечь на остальные места.