Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век... - Арсений Замостьянов

Круг новых обязанностей Державина необозримо широк. В первую очередь он должен просматривать все сенаторские мемории и составлять замечания о выявленных нарушениях закона. Подчас приходилось выступать в роли следователя. В «Записках» Державин так рассуждал о характере своей тогдашней деятельности: «…дела у него были все роду неприятного, то есть прошения за неправосудие, награды за заслуги и милости по бедности». Тут и земельные споры, просьбы о пенсиях, награждениях, восстановлении в должности, и разнообразные наследственные дела, утомительные донельзя. И так далее… Прошения, направленные к Екатерине II, вначале шли к Державину, он их внимательно изучал и уж потом докладывал императрице. Державин сам не раз тонул в кляузах, в разбирательствах. Другой бы давно возненавидел эту бюрократическую круговерть, но Гаврила Романович верил, что с помощью жалоб и расследований многое можно изменить к лучшему, видел высокий смысл в скрупулёзной, подчас тошнотворной работе с бумагами и судьбами.

«Лишь только он явился к своей должности, то Государыня, призвав его к себе в спальну (в коей она с 7-го часа утра обыкновенно занималась работою), подала кипу бумаг и сказала: „Тут ты увидишь рапорт обер-прокурора Колокольцова и при нём выписку из дел, которые переведены в другие губернии, то сделай примечание, согласно ли они с учреждением моим переведены и законно ли решены?“». Так и пошло — день за днём.

То было время наибольшей популярности Державина как поэта. В периферийных типографиях нередко издавали его оды без ведома автора: был спрос. В те времена к поэтам ещё не относились как к пророкам, да и круг читателей был не только «страшно далёк от народа», но и узок. Однако в кругах молодых дворян, охваченных желанием исправить нравы, к Державину относились трепетно. Его воспринимали не только как первого поэта России, сравнимого с лучшими певцами Германии или Франции, но и как смелого бичевателя пороков, честного человека, приближенного к трону. И вот теперь этот благородный патриот и правдолюбец станет постоянным собеседником государыни!

Друзья и поклонники поэзии Державина шумно приветствовали его новое возвышение. В «Московском журнале» вышло восторженное послание «К честному человеку», подписанное одним инициалом — И.

Что слышу? О приятна весть!Питомец Аонид любимый,Порока враг непримиримый,Стяжал заслугой нову честь!Излейте, звуки скромной лиры,Сердечну радость вы мою!..

Автором был не кто иной, как Иван Иванович Дмитриев. И это не единственное приветствие такого рода. Единомышленники надеялись, что вошедший в силу Державин оградит юношей от разврата, поможет несчастным вдовам, утешит несправедливо обиженных… Возможно, они сами не верили в это, но считали необходимым изъявлять наилучшие надежды в стихах. Однако общей и чёткой единой идеологии у них не было, скорее — расплывчатые представления об идеале. В пору укрепления империи это поважнее узких и прагматичных партийных установок.

Всех впечатляло, что Державин взлетел, приблизился к трону после скандалов и гонений, связанных с тамбовскими неурядицами. Для старых товарищей он стал надеждой в дни испытаний. Несколько раз Державин ходатайствовал за Верёвкина. Старый просветитель получил привилегию печатать ежегодно по 300 листов переводов с гонораром по десять рублей за лист. Платил Кабинет. Чуть позже, по просьбе Верёвкина, Державин принялся «пробивать» ему оплату перевода «Полной истории Оттоманской империи» и необъятной многотомной «Энциклопедии» Дидро. Но недолго оставалось жить Михаилу Ивановичу. Он умрёт в 1795-м, шестидесяти трёх лет. Помощь ученика скрасила закатные годы основателя Казанской гимназии.

Обратился за помощью к Державину и собрат по Парнасу — Михаил Матвеевич Херасков. Херасков старше Державина на десять лет, как поэт он прославился ещё в 1750-е годы; долго опережал Гаврилу Романовича и в литературной иерархии, и починам. Поэмы «Чесменский бой» (1771) и «Россияда» (1778) утвердили репутацию классика, покорившего главную литературную вершину — жанр героической поэмы. В кружке Львова над Херасковым посмеивались, но Державин относился к нему почтительно. Хераскову он посвятил не какой-нибудь пустячок, а пространное и возвышенное стихотворение «Ключ». Гаврила Романович посетил Гребнево (Гребенёво) — усадьбу Голицыных, в которой несколько лет проводил жаркие месяцы Херасков, — и родилось стихотворение, на ту пору — одно из лучших у Державина:

Творца бессмертной Россиады,Священный Гребенёвский ключ,Поил водой ты стихотворства.

Они не были друзьями, но не стали и соперниками в поэзии.

И даже эпиграмма «ПРИ ЧТЕНИИ ОПИСАНИЯ ЗИМЫ В „РОССИЯДЕ“» вышла не злая:

Останови свою, Херасков, кисть ты льдяну:Уж от твоей зимыВсе содрогаем мы.Стой, стой! я весь замёрз — и вмиг дышать престану.

После «Фелицы» Державин в сознании поклонников литературы встал вровень с Херасковым, после «Бога» затмил его… До последних дней Державин регулярно почитывал Хераскова, находил в его поэтических массивах и красоту, и перекосы…

Когда Державин вступил в должность кабинет-секретаря императрицы, вовсю шла кампания по уничтожению масонских гнёзд. Московский университет, в котором кураторствовал Херасков, слыл крупнейшим центром мартинизма. После ареста Новикова заговорили об отставке Хераскова из университета. Поэт угодил в опалу, за ним следили… В отчаянии он обратился к Державину — и получил поддержку. Когда-то Херасков оказывал Державину услуги — и на литературном, и на политическом поприще. Такое не забывается. Спасая поэта, Державин решился на ложь: он засвидетельствовал перед императрицей и Зубовым, что Херасков не имел отношения к масонским ложам. Сам автор «Россияды» отрёкся от масонства — и был прощён.

Михаил Матвеевич не скрывал благодарности за то, что Державин «доставил ему Мецената, как некогда Гораций снискал Виргилию благосклонность любимца Августова… Я хотя не Виргилий, но издали иду его путём, как вы проворнее меня идёте путём Горация».

А кто поможет самому Державину? В его царедворческой биографии не насчитаешь и семи бесконфликтных дней…

Новый секретарь не стал для Екатерины «своим», как Храповицкий, — и не обольщался на этот счёт. Оно и к лучшему: возможно, Державина оскорбили бы проявления фамильярности, которые для Храповицкого были дороже чинов и титулов. Уж как лихо императрица вышучивала чрезвычайную потливость тучного Александра Васильевича, его привязанность к Бахусу — а он только улыбался и снова потешно потел с похмелья. «Приятный, острый Храповицкий».