Победила бы нынешняя Россия в Великой Отечественной? Уроки войны - Юрий Мухин

Или вот Рубцов приводит сохранившиеся в архивах заметки Мехлиса о войсках Крымфронта: «400 с.д. К 11.IV. ничего не было, кроме винтовок». «12 сбр. (стрелковая бригада. – Ю.Р.) Скорость плохая танков. Ползут как черепахи». «Войсковая разведка работает плохо». «398 с.д. Не было боевых порядков, стадом идут». Их этих записей следует, что Мехлис не только знал состояние войск, по меньшей мере до бригады включительно, но и видел их в боях, а полководцы Крымфронта и в спокойной обстановке боялись со своими войсками ознакомиться. А за этим их страхом кроется ещё пара нюансов.

Для сравнения возьмём вот такой эпизод из воспоминаний генерала А.В. Горбатова, командующего 3-й армией.

«Вечером 2 августа я был в 308-й стрелковой дивизии и упрекнул ее командира, обычно очень энергичного в наступлении, генерала Л. Н. Гуртьева за недостаточное использование успеха соседней дивизии.

Утром 3 августа мой НП был в пятистах метрах от противника, на левом берегу реки Неполодь. В бинокль я видел перед собой Орел. Один за другим слышались глухие взрывы в городе, видны были поднимающиеся над ним клубы черного дыма: немцы взрывали склады и здания.

В это время я получил от генерала Гуртьева донесение о том, что его частями занят населенный пункт Крольчатник. Это было очень важно: Крольчатник был основным опорным пунктом противника на пути к городу. Но когда я перевел бинокль в том направлении, то увидел, что Крольчатник еще в руках противника. Я был уверен, что к этому времени командир 308-й дивизии уже переместился на новый КП, и лично убедился в ошибочности посланного мне донесения. Зная Гуртьева как честного и решительного командира, я представил себе, как он болезненно пережил мое вчерашнее замечание, а тут еще подчиненные ввели его в заблуждение с Крольчатником. Мне стало больно за него. Опасаясь, как бы он не сорвался и не стал искусственно форсировать события, решил к нему поехать, чтобы его ободрить. По прямой он находился от меня в двух километрах, но объезжать надо было километров шесть. Его НП оказался на ржаном поле, между железной дорогой и шоссе, в полутора километрах от Крольчатника. «Да, – подумал я, – он уже и сам не прочь пойти в атаку!» Место для НП было выбрано крайне неудачно: вокруг него часто рвались снаряды. Остановив свою машину у обсадки железной дороги, я пошел по полю: рожь была невысокой, часто приходилось «приземляться», пережидать разрывы. Мое появление на НП удивило Гуртьева, он смущенной скороговоркой произнес:

– Как, это вы здесь, товарищ командующий? Спускайтесь скорее ко мне в окоп, здесь у противника пристреляна нулевая вилка!

Я спрыгнул в узкую щель. Мы оказались прижатыми один к другому. Гуртьев, видимо, готовился выслушать новое замечание, но я сказал:

– Сегодня у вас дело идет хорошо. Не сомневаюсь, что и Крольчатником скоро овладеете.

Он облегченно вздохнул, повеселел, и мне это было приятно, так как я высоко ценил его скромность, даже застенчивость, совмещающуюся с высокими качествами боевого командира.

Мы услышали новые артиллерийские выстрелы у противника.

– Наклоняйтесь ниже, это по нам, – сказал Гуртьев. Окопчик был неглубоким, мы присели, но головы оставались над землей. Один из снарядов разорвался перед нами в десятке шагов. Мне показалось, что я ранен в голову, но это была лишь контузия. А Гуртьев приподнялся и проговорил:

– Товарищ командующий, я, кажется, убит, – и уронил голову мне на плечо.

Да, он был убит. На моей гимнастерке и фуражке осталась его кровь».

Зададим себе вопрос: почему Горбатов и Гуртьев находились в таких местах, где их могли убить? Потому, что они настоящие полководцы и находились там, откуда они могли видеть своих солдат, ведущих бой. Они воевали, между прочим, как большинство немецких генералов той войны. Было бы место, откуда Горбатов и Гуртьев могли бы и бой видеть, и в безопасности находиться, они бы были там. Но такого места не было, и они исполняли свой долг полководца, невзирая на риск.

В энциклопедии «Великая Отечественная война 1941–1945», на стр. 88, есть фото, которое описано следующим образом: «Командующий 1-м Белорусским фронтом К.К. Рокоссовский и командующий артиллерией А.К. Сокольский в гондоле аэростата. 1944». Между тем подняться в гондоле аэростата в виду противника было самоубийственно, почему ветераны войны очень редко вспоминают об использовании аэростатов для наблюдения в ту войну. Увидев аэростат, противник немедленно открывает по нему артиллерийский огонь, а истребители противника тут же пытаются его сбить. Так было и у нас, и у немцев, тем не менее командующий фронтом Рокоссовский считал своим долгом видеть бой, который ведут солдаты его фронта, и без колебаний шёл даже на такой риск.

В Крыму в декабре 1941 года высадились и вели бои войска Закавказского фронта, а штаб этого фронта находился за тысячу километров от Керчи – в Тбилиси. И командующий этим фронтом Козлов, и начальник штаба Толбухин считали это очень удобным для мудрого командования боевыми действиями вверенных им войск, и никакие предложения по этому поводу в Ставку не вносили. А вот приехавшего в Крым Мехлиса это очень удивило, и он уже через неделю поставил перед Ставкой вопрос о выделении Крымского фронта из Закавказского и о переносе управления войсками Крымфронта на Керченский полуостров.

Но это не последнее, чем чревата боязнь полководцев приближаться к противнику. Давайте по этому поводу вдумаемся и в такой эпизод из воспоминаний Рокоссовского:

«Я не сторонник напускной бравады и рисовки. Эти качества не отвечают правилам поведения командира. Ему должны быть присущи истинная храбрость и трезвый расчет, а иногда и нечто большее.

В первые дни боев восточнее Ярцево наш НП находился на опушке леса. Примерно в километре от опушки расположилась в обороне стрелковая часть. Противник вел редкий артиллерийский огонь. Мы с генералом Камерой решили посмотреть, как окопалась пехота, и пошли к ней. Тут-то и развернулись события.

На наших глазах из-за гребня высот, удаленных километра на два, стали появляться густые цепи немецких солдат. Они шли в нашу сторону. Вслед за ними показалось до десятка танков.

Наша пехота не дрогнула и продолжала вести огонь из пулеметов по наступавшим гитлеровцам. Подала голос и гаубичная артиллерия.

Генерал Камера сказал, что вот-вот на опушке развернется противотанковая 76-миллиметровая батарея для стрельбы прямой наводкой. Началось все неплохо.

Немецкая пехота залегла. Танки приостановили движение.

А вскоре на горизонте появилась вражеская авиация… Немецкие самолеты уже пикируют на наши окопы. Усилился огонь вражеских орудий и минометов. Снова двинулись танки, догоняя цепи уже поднявшихся автоматчиков. Самолеты, встав в круг, бомбят наши позиции. Пехотинцы не выдержали, дрогнули. Сначала побежали к лесу одиночки, затем целые группы. Трудно и больно было смотреть на них…

Но вот из толпы бегущих раздались громкие голоса самих же солдат:

– Стой! Куда бежишь? Назад!.. Не видишь – генералы стоят… Назад!..

Да, действительно, мы с Иваном Павловичем Камерой стояли во весь рост, на виду у всех, сознавая, что только этим можно спасти положение.

Солдатские голоса и наша выдержка оказали магическое действие. Бежавшие вернулись на свои места и дружным огнем заставили опять залечь пехоту противника, поднявшуюся было для атаки.

Наша батарея уже развернулась, открыла огонь прямой наводкой по танкам, подожгла несколько машин, остальные повернули назад. Наступление было отбито.

Не помню, кто мне рассказывал, вероятно, кто-то из бойцов. Среди бегущих оказался бывалый солдат-усач, из тех, кто воевал еще в первую империалистическую. Он-то и не растерялся в трудную минуту. Бежит и покрикивает:

– Команду подай!.. Кто команду даст?.. Команда нужна!..

Бежал, бежал да сам как гаркнет:

– Стой! Ложись! Вон противник – огонь!

Я этого усача и сейчас представляю себе как живого».

Тут мысль простая: все понимают, что чем выше начальник, тем лучше он знает обстановку, т. е. силу своих и вражеских войск. И если начальник находится на месте боя, то, значит, всё в порядке – значит, вне зависимости от того, как складывается бой в данную минуту, ничего страшного не происходит и враг всё равно будет разбит. Если же начальник держится вдалеке от боя, если он ведёт себя так, как будто собирается бежать в тыл, то понятно, что он не верит в победу, а если уж он не верит, то поражение неизбежно. И тогда, если не все, то очень многие начинают не победы искать в бою, а путей, как из этого боя удрать.