Геи и гейши - Татьяна Мудрая

Рассуждения их прервал шум голосов и азартное погавкивание: то возвращались со своего праздника виноделы и виноделицы, и наша четверка попала прямо в азартную толпу, слегка хмельную — не столько от духа давленого и уже слегка забродившего на осеннем солнце винограда, сколько от танца и ритуальных вакхических выкриков. Руки до локтя и ноги до колен были обнажены, смуглые тела густо заляпаны гущей и соком, который норовили слизнуть псы, а щенята всех возрастов колбасой носились вокруг и тявкали из последних силенок. То были не телемиты, а скорее простые крестьяне, и четвероногая стража их имела вид одновременно почетный и шутовской.

— Собаки не налагают на себя обета безбрачия, — усмехнулся аббат, — но усердно блюдут противоположную Божью заповедь. Теперь вы видите, от чего отказались?

— Да мы как-то пропустили мимо ушей ваше предложение, отец Эмайн, — ответил Лев, — а вернее, сохранили в сердце своем, но приняли за шутку и вообще оговорку, на которую не требуется никакого ответа.

— Славные люди, и, по всему видно, их воздержание им проблем не доставляет — живут вволю, — добавила Мария-Хуана. — Впрочем, я же говорила, что есть самые разные породы людей, и в иных самой природой соблюдено равновесие. Но мне больше по душе здешний собачий народ — наверное, из-за той истории, что рассказал мне один знакомый народный избранник после ночи, побудившей его к сугубой откровенности.

И она рассказала всем повесть, которую мы назовем -

Жил человек у самого кладбища… Ударение на и, пожалуйста. Так он и сказал, пародируя сразу и неоконченную фразу из «Зимней сказки», и новеллу Мьюриэл Спарк, что развила шекспировскую тему. Да, так вот поселился он в таком месте из милости, потому что был вынужденный переселенец и к тому же нацмен. Что это такое, я не знаю, мой приятель пробовал мне растолковать это при помощи синонимического ряда «чучмек — черный — черножопый», но на последнем синониме я возмутилась и ответила ему стихотворной парафразой: «О, прикрой свою бледную… ногу!» Так вот, этот беженец, какого слова мой дружок тоже никак не мог выговорить, все у него вэпэ и вэпэ, — мудро решил не тратить напрасно силы и время на хождение по инстанциям и обивание порогов: ибо у заглавной нации были аналогичные проблемы со своими соплеменниками, которых активно подвинули в направлении, обратном тому, в котором осуществлялось мирное завоевание территорий. Наш герой, правда, зарегистрировался по первому заходу, но сразу же после того залег на дно.

Дном была обширная помойка с внешней стороны кладбищенской ограды, куда свозили увядшие и растрепанные венки, ленты с помпезно раззолоченными надписями, грязные бутылки, наспех оплодотворенные провожатыми гроба и могильщиками, не столь философски настроенными, как тот, что повстречался принцу датскому. И вот он мыл и сдавал стеклотару, а его жена перебирала бумажные и тряпочные цветы, синтетическую хвою и обрывки лент, изобретая из этого нестандартные украшения на могилки, что в базарные дни расходились по ценам, втрое меньшим стандартных рыночных. На живые цветы с надгробий они не покушались: то была кража, а им не то что приходилось быть законопослушными из-за двусмысленности положения — они ими просто были.

Жила супружеская пара в двухкомнатной халупе из телевизионного картона с маркой «Сони», потихоньку обкладывая ее толем, жестью и фанерками, и мечтала накопить на деревенский домик из разряда безнадежных развалин: вынужденно переселились они в конце сентября и ужасно боялись второго наката здешней зимы — не той, что с желтыми листьями, как на родине, а той, что с новогодними елками и снегом.

Денег на еду им, в общем, хватало, а водки не потребляли. Однако, в дополнение к прочим незадачам, женщина оказалась беременной, а кладбищенские мильтоны (тут я снова путаюсь — он говорил, что к потерянному и обретенному раю эти особи не имеют никакого отношения) — так они вместо мусора нечаянно или с умыслом подожгли пустую хибару со всеми тамошними запасами. Прибежав, супруги застали самый разгар происшествия; и тут мужчина вмиг решился, наконец, уходить в место, которое приглядел раньше, но оставил на самый крайний и отчаянный случай.

В середине октября, ночью, неожиданно ударил мороз. И вот на белом, свежевыпавшем снегу, в пламени костра, которым было их прежнее пристанище, перед мужчиной четко вырисовалось огромное, низкое помещение бывшего склада или морга. Он знал, что зданием, ни на что путное уже не пригодным, овладела стая бродячих собак, по слухам, совершенно отпетых личностей, с которыми и мильтонам было боязно иметь дело. Но все-таки теперь он надеялся — потому что больше надеяться было не на что — отбить у них угол и хоть как-то там отгородиться. Надо сказать, что кое-кого из собак он иногда прикармливал, вовсе не думая тогда о пользе, которую мог из этого извлечь, но то были рядовые члены, чей вой перед вожаком значил, в общем, немного.

Говорила я, что в ту ночь были совершенно особые звезды — белые, как хлопья пепла? И что снег падал наземь, будто крошечные паучки-переплетения разорванной высоко в небесах кружевной шали, одевая стан и плечи беременной? Странный мир снизошел на двоих отчаявшихся людей, и когда они подошли к дверному проему склада, закрытому покосившимся щитом, и отодвинули этот щит, мир этот последовал за ними внутрь.

Там было много собак: одни дремали, другие искали блох, третьи рвали на куски свой паек, отвернувшись от прочих. Ни одна из них не тронулась с места: только несколько старых самцов зарычали сквозь зубы, не пытаясь помешать. «Да они понимают, что моя самка на сносях, — догадался человек, — и я не удивлюсь, если они позволили ей стать пропуском для меня самого».

И еще пришло ему в голову, что стая эта — не совсем обыкновенная. Много раньше он видел, как на теплой крышке канализационного люка лежал пес, у которого отнялись задние ноги: другие собаки приносили ему еду и срыгивали перед его пастью, как волчица перед своими волчатами, и так продолжалось до тех пор, пока он не оправился настолько, что смог проковылять до порога их общежития.

Мало-помалу люди освоились и тут. Из того угла, который они заняли, никто их не прогонял; торговые дела были, правда, похерены — уж очень они двое обтрепались, да и лучшее, отборное сырье пропало, — зато им стало везти в поисках дельных вещей. Кто-то выбросил после поминок почти целый батон твердокопченой колбасы, и человек нашел ее раньше собак; разумеется, он с ними поделился — таков был негласный этикет. Уступал он еще часть творога или сыра; подгоревший или черствый хлеб, размякшие сладости, фрукты с пятном — все это безраздельно принадлежало людям, как и поношенная одежда, банки, склянки и ломаный хозяйственный инвентарь.

Случались и комические находки: портфель из прекрасной кожи, над которым потрудился вор, оставив аккуратный порез в боковой части и несколько купюр местного хождения в дряблом животе, непарные ботинки, один новый, другой слегка поношенный, сброшенные в запале кружевные панталончики.

— Я становлюсь магом, — шутил человек, имея в виду даже не волшебство, окружившее его, а свою совместную с собаками жизнь. Ведь персы-зороастрийцы, как он слыхал, очень почитали псов.

А голос тихого везения продолжался и постепенно обретал лучшую слышимость. Как-то ночью мужчина проснулся оттого, что над ним, крепко уперевшись в пол всеми четырьмя лапами, стоял вожак: огромный пес почти квадратного сечения, помесь ротвейлера с черным терьером, — и с горделивой миной озирает своих подчиненных, как бы предъявляя им свое право собственности.

— Ого, кажется, меня приняли в стаю на щенячьих правах, — тихонько засмеялся человек, — Еще бы мне писнуть кверху в знак скрепления договора, только, боюсь, жена меня не поймет.

Женщина его все время была точно в ступоре: ела, пила, спала, кутаясь в тряпье, и справляла нужду, с трудом выволакивая огрузневшее тело к порогу. Он относился к ее ничегонеделанию снисходительно: главное, пусть родит, а там и человечество ее проснется. Когда же к ней и в самом деле приблизилось время родов, мужчина как-то вдруг понял, зачем суки на сносях вползают в подвал здания через узкий ход. Он видел, что они некоторое время так там и живут, сначала пользуясь чужими приношениями, потом выходя на охоту сами, а потом выводя за собой следом острозубую молодежь; но ему и в голову не могло прийти, что в той глубине, куда он проник на четвереньках, неся с собой свечной огарок, будет так тепло, сухо и даже уютно. Здесь проходили какие-то не очень понятные коммуникации, предназначенные явно не для того пропащего сарая, который находился наверху: толстенные и совсем тонкие трубы с горячей и холодной водой перекрещивались или изгибались под прямым углом, соединялись муфтами, в некоторых местах были вентили и даже краны. Последнее показалось ему самым чудесным: до этого он грел воду для мытья на том же костерке, где готовил еду, и ее вечно не хватало. Да и сама вода была здесь почему-то не техническая и с виду еще чище той, что текла из кладбищенской колонки.