Адская игра. Секретная история Карибского кризиса 1958-1964 - Александр Фурсенко

Кеннеди обрисовал дальнейшие шаги. Во-первых, США установят строгий карантин вокруг Кубы. В противоположность советской блокаде Берлина в 1948–1949 годах, когда Сталин запретил все поставки, включая продовольствие, Кеннеди предлагал ограничиться с помощью ВМС США лишь блокадой поставки наступательного оружия. Во-вторых, он приказал «осуществлять постоянное и тщательное наблюдение» за ситуацией на острове Кеннеди предупредил, что если разведка США обнаружит, что продолжается подготовка пусковых площадок, то «будут оправданы дальнейшие шаги». И для убедительности он добавил «Я приказал вооруженным силам США быть готовыми к любым неожиданностям». В качестве меры предосторожности предусматривалась эвакуация семей военнослужащих с базы Гуантанамо. И, наконец, США «будут рассматривать запуск советских ракет с Кубы, направленный на любую страну Западного полушария, как нападение Советского Союза на США, что повлечет адекватный ответ».

Кеннеди завершил речь обращением к Хрущеву «прекратить тайную безрассудную и провокационную политику угроз миру и стабильности отношений между нашими странами». «Прекратите борьбу за мировое господство, — заявил Кеннеди, -.. отойдите от края пропасти». Не возлагая особых надежд на эффективность своих призывов, Кеннеди пытался подготовить американцев к длительному кризису. «Впереди многомесячные жертвы и самодисциплина, месяцы проверки нашего терпения и решимости, месяцы, когда мы будем жить в условиях угрозы». После двух десятилетий вооруженного мира США и СССР, казалось, очутились в состоянии войны.

Около 10 часов утра Президиум получил из американского посольства копию речи Кеннеди. Новости оказались лучше ожидаемых. Хрущеву и Малиновскому не надо было менять инструкции Плиеву: вторжение не грозило. В своей речи Кеннеди сказал, что обратится в ООН и ОАГ с заявлением о наступательном характере ядерных ракет на Кубе, угрожающем миру в Западном полушарии. Хрущев не видел причины, почему в свете обращения Кеннеди ему следовало менять стратегию размещения ракет на Кубе. Советский Союз имеет право делать на Кубе то же, что США в Турции, Италии и даже в Англии, где размещены американские ракеты «Тор». Советский лидер был полон решимости.

На 22 октября 30 кораблей направлялись на Кубу, включая «Александровск», с грузом ядерных боеголовок, и четыре корабля с ракетами для двух подразделений ракет средней дальности. Более того, к берегам Кубы приближались четыре дизельные подводные лодки «Фокстрот» с ядерными торпедами. Особенно волновал Кремль «Александровск», который имел на борту 24 ядерные боеголовки для ракет средней дальности и 44 для крылатых ракет наземного базирования. Москве бы не хотелось, чтобы этот груз попал в руки противника.

Заметки, сделанные Хрущевым на этом судьбоносном заседании, свидетельствуют о консенсусе по поводу действий на Кубе: «Четыре подлодки пусть идут, а „Александровску“ следует направиться в ближайший порт». Но было слишком поздно предпринимать какие-либо действия относительно остальных судов. Кремль хотел, чтобы четыре судна с ракетами — «Альметьевск», «Николаев», «Дубна» и «Дивногорск» — продолжали движение. Однако во избежание риска столкновения с ВМС США советское руководство решило дать приказ остальным судам, которые «не дошли еще», вернуться в СССР{17}.

Решение дать возможность «Александровску» и подводным лодкам прибыть на Кубу было не просто признанием опасности нахождения более 60 термоядерных головок в море вблизи от ВМС США. Это также свидетельствовало об озабоченности Хрущева судьбой операции «Анадырь». Нужно ли Советскому Союзу продолжать развертывание дивизиона стратегических ракет на Кубе? Отказаться от ранее принятых решений в Кремле не спешили.

Теперь вероятность войны была очень велика, и Президиум принял решение привести советские войска и армии стран Варшавского договора в состояние повышенной боевой готовности. Все отпуска отменяются, и солдаты, готовящиеся к демобилизации из ракетных войск стратегического назначения, войск ПВО и подводного флота, остаются на боевом посту до особого уведомления. Малиновский направил приказ Андрею Гречко, командующему войсками Варшавского договора, который немедленно «созвал офицеров — представителей стран Варшавского договора и дал указание о проведении ряда мер по повышению боевой готовности войск и флотов, входящих в состав Объединенных вооруженных сил»{18}.

Хрущев должен был подготовить два важных послания: Кеннеди и Кастро. Он считал, что ответ Кеннеди следует выдержать в угрожающем и одновременно дерзком тоне. Осудив блокаду как нарушение международных норм ведения войны, Кремль пригрозил Кеннеди тем, что советские суда могут и не соблюдать линию карантина. Москва также продолжала утверждать, что советское оружие на Кубе «предназначено исключительно для оборонительных целей». Хрущев, по его словам, чувствовал, что США абсолютно непонятны мотивы размещения ракет на Кубе{19}.

Кастро было направлено успокаивающее письмо. Хрущев информировал его, что Москва не намерена отступать. Напротив, советское правительство подготовилось к любой неожиданности. Он хотел довести до сведения Кастро, что в свете речи Кеннеди даны инструкции Плиеву «быть в полной готовности», и войска в Советском Союзе также приведены в состояние готовности. Хрущев не был вполне откровенен с кубинским лидером. Он не упомянул о решении урезать поставки по проекту «Анадырь», а также о том, что Кремль заранее знал о готовящемся выступлении Кеннеди, но не уведомил об этом Гавану{20}. Он не хотел вызывать у Кастро сомнения по поводу обязательств СССР в отношении Кубы.

Этой ночью Хрущев не поехал домой. «Я спал на кушетке в кабинете, не раздеваясь, — позже вспоминал он. — Я был готов к любым плохим новостям в любой момент и хотел отреагировать на них немедленно»{21}.

Через несколько часов после объявления Кеннеди блокады Кубы посольство СССР в Вашингтоне подготовилось к войне. Глава резидентуры КГБ в Вашингтоне Александр Феклисов телеграфировал в Москву, что «уничтожит всю оперативную переписку». Ветеран Второй мировой войны Феклисов решил не рисковать. Он проверил аварийный электрогенератор, который обеспечивал энергией посольство в случае отключения электроэнергии. Традиционно КГБ имел наиболее надежную связь с Москвой, и было чрезвычайно важно сохранить ее во время кризиса. Он также поручил проверить исправность системы подачи кислорода. Им не исключалась возможность химической или биологической атаки на посольство. Посол Анатолий Добрынин координировал осуществление мер безопасности всего посольства с Феклисовым. Всем работникам было предписано впредь до особого уведомления не ходить ни в кино, ни в магазины. Заботы Добрынина и Феклисова распространялись на всех советских граждан в американской столице. Особым предметом обеспокоенности было то, что в это время в Вашингтоне гастролировал Ленинградский симфонический оркестр и балет Большого театра. КГБ решил направить своих сотрудников для усиления безопасности этих коллективов{22}.

Георгий Большаков наблюдал, как вашингтонская полиция занимает позиции вокруг советского посольства. «Блокада началась», — сказал один из сотрудников ГРУ, выглянув в окно{23}. Большаков имел моральное право спокойно наблюдать за происходящим. С апреля 1961 года он был в центре советско-американских отношений. Годом раньше он и Роберт Кеннеди обменивались посланиями, которые предотвратили перерастание напряженности в Берлине в войну. После формальной встречи 5 октября он больше не виделся с Генеральным прокурором. Более того, согласно полученным инструкциям он должен был убеждать американцев, что акции на Кубе носят чисто оборонительный характер, то есть прямо противоположное тому, что утверждал Кеннеди.

Ожидаемый телефонный звонок раздался на следующий день после речи Кеннеди. Журналист Фрэнк Хоулмен просил о встрече. Большаков некоторое время не видел корреспондента газеты «Дейли ньюз», но он знал, что Хоулмен не просто хочет поболтать.

У Хоулмена была серьезная миссия. Кто-то из сотрудников Генерального прокурора, а может и сам Роберт Кеннеди, хотел использовать Большакова для прощупывания позиций Кремля относительно политического решения кризиса. Роберт Кеннеди и его сотрудники, пояснил Хоулмен, считали, что ракеты на Кубе являются «своеобразным ответом на создание баз США в Турции и Италии». «В связи с этим, — сообщал Большаков начальству, — Роберт Кеннеди и его друзья считают возможным обсудить следующую сделку-компромисс: США — ликвидируют свои ракетные базы в Турции и Италии, а СССР — на Кубе». Действительно, за два дня до этого Роберт Кеннеди обсуждал со своими сотрудниками возможности политического решения кризиса, включая ликвидацию «Юпитеров». Заметки об этой необычной встрече Большаков закончил осторожным сообщением, что Роберт Кеннеди, со слов Хоулмена, считал, что «условия такой сделки можно обсудить не в обстановке взаимных угроз, а спокойно»{24}.