Аламут - Джудит Тарр

— И что же это будет?

— Чего ты просишь? Золота? Драгоценностей? Пряностей? Шелков, чтобы подчеркнуть твою красоту?

— Доли в некоторых ваших караванах. — Оба они повернулись, уставившись на Джоанну. Она отбросила вуаль; подбородок ее был вздернут, лицо выражало упрямство. Она продолжила тем же ясным твердым голосом: — Права на десять лет на участие в торговле, включая торговлю с Райаной, и на таких же условиях, как у любого в семье.

Айдан открыл было рот, чтобы протестовать, но Хадижа опередила его, обратившись к своей правнучке с нескрываемым удовольствием в голосе:

— Права на десять лет, и это только за охрану от опасности, никогда не проявлявшейся прямо?

— А ты предпочла бы, чтобы Синан получил долю моей матери и все это пошло бы ему? — парировала Джоанна.

— Но… — попробовал вмешаться Айдан.

Ни та, ни другая не обратили на него внимания. Они происходили из купеческого рода; торговля была у них в крови. И они собирались сделать купца и из него, хотя бы и через чье-либо посредство.

— Твои чистые белые ручки никогда не коснутся ни единой монеты, — сказала Джоанна, когда все кончилось. Она выглядела более-менее удовлетворенной, хотя даже для Айдана было очевидно, что полного успеха она не добилась. Права на два года в пяти караванах и торговых предприятиях, не считая тех, что ходили в Райану; в тех он получил права на пять лет. И вместе с этим предоставление отдыха в Алеппо, продовольствие для его похода против Синана, а также верховые и запасные лошади для него и всех, кто едет с ним. И все это под присмотром Дома Ибрагима, посредством слуги, которого выберет Хадижа и одобрит Джоанна. Айдану оставалось только принять то, что ему дают, и использовать это по собственному разумению.

Ничего сверх того, что обычно приходится делать особам королевской крови. Он не знал, почему чувствует себя так, словно его ведут за ручку, как ребенка. Он, который прежде выжимал все, что мог, из своих скудных земель в Райане и пользовался гостеприимством имущих в Иерусалимском Королевстве, теперь имел в своем распоряжении целое богатство: больше, чем он мог представить.

— Если, — напомнила Хадижа, — тебе удастся отвратить Синана от Дома Ибрагима, не восстановив против нас его слуг и его секту. Алеппо — город исмаилитов; мы живем в Алеппо. Мы хотим и дальше жить в мире.

— Это не то, в чем я клялся, — возразил Айдан.

— Ты клялся взыскать плату за убийство своего родственника. Ты не оговорил, какую плату.

— Если потребуется, я убью Синана. Что вы сделаете со мной тогда?

— Что мы можем сделать, кроме как расторгнуть сделку? Ты сделаешь то, что должен сделать. Мы тоже.

Айдан не собирался оспаривать это. Но он думал еще и о своей гордости.

— Я не собираюсь продавать свою клятву за ваше золото. Если я и откажусь убивать, то только ради чести.

— Конечно, — согласилась Хадижа. — Прежде всего для тебя — твоя честь. Если ты выполнишь условие сделки, то золото будет нашим даром в знак благодарности. Ты, несомненно, можешь принять этот дар, возвращаясь на службу сильным мира сего.

Айдан пристально посмотрел на нее. Он не увидел ни искры смеха, ни тени насмешки над рыцарскими побуждениями.

После долгого мига молчания он сказал:

— Да, я могу принять его как дар. Если у меня будет возможность поступить так, как ты желаешь. Но я не могу обещать этого.

— Я понимаю, — ответила Хадижа. — Это сделка; она засвидетельствована. Благословение Аллаха да осенит ее.

20

Сайида подавила зевок. Хасан наконец-то уснул на своем одеяльце возле фонтана, измученный лихорадкой, от которой он не спал и капризничал всю ночь; но утро, тишина и журчание воды убаюкали его. Сайида потерла грудь, пострадавшую от яростных кулачков ребенка, и решила не трогать его, чтобы случайно не разбудить.

Она не желала прислушиваться к своим страхам. Какой хрупкой была его жизнь; как много детей умерло во младенчестве; с какой легкостью, с какой ужасной легкостью лихорадка может вспыхнуть пламенем и исторгнуть душу из тела. Фахима надела на ребенка собственное синее ожерелье с амулетами против зла. Матушка молилась. Лайла обещала помолиться, позднее, когда она совсем очистится после ночи, проведенной с Фаруком.

Никто из них не разделил ночное бдение. Фахима пыталась, но она была не так молода, как когда-то, и у Сайиды не хватило духу разбудить ее, когда она заснула.

Зевок наконец победил все усилия Сайиды — достаточно широкий, чтобы вывихнуть челюсть и достаточно длинный, чтобы на миг дать впечатление блаженного сна. Когда Сайида открыла глаза, она встретила взгляд Марджаны.

Ифрита сидела, скрестив ноги, по ту сторону ложа Хасана, и выглядела, как юный житель Дамаска — стройный и безбородый евнух, так и не смирившийся со своим положением. Впечатление было пугающим. Быть может, оно создавалось магией; быть может, это просто была Марджана в мужских одеждах.

— У него лихорадка, — сказала она о Хасане.

Сайида устало кивнула:

— Я всю ночь просидела над ним. Я полагаю, ему сейчас немного получше.

Марджана провела легкой рукой по спинке ребенка. Сайида проглотила мимолетное возражение. Хасан не пошевелился, не проснулся. Кажется, его сморщенное личико слегка разгладилось.

— Я не могу лечить болезни, — сказала Марджана. — Это все так тонко. Все эти мириады крошечных демонов… — Она сделала паузу; казалось, она почувствовала непонимание Сайиды. Потом пожала плечами.

— Не имеет значения. Ранее ему было хуже; я почувствовала это. Сейчас он выздоравливает.

Сайида едва не упала. Раньше она только надеялась на выздоровление. Узнать точно — этого было слишком много сразу.

Сильная рука Марджаны поддержала ее. Сайида оперлась на нее, благодарная за это. Чуть погодя она выпрямилась и вздохнула:

— Это глупо. Но я была так испугана. Я так люблю его; а он был так близок к уходу из этого мира.

— Это не глупо, — возразила Марджана. — Ничуть не глупо, Сайида.

Что-то в ее голосе заставило Сайиду умолкнуть и посмотреть на нее. Марджана была иной. Не мягче, нет. Пожалуй, яростнее. Яростнее по-женски.

Она больше не выглядела, как евнух, даже в тюрбане и с кинжалами на поясе. Она оперлась подбородком на кулаки и уставилась на струи фонтана.

— Почему, — требовательно спросила она, — ну почему Аллах заставляет нас полюбить только то, что мы можем потерять?

Сайида моргнула. Она была слишком усталой, чтобы обдумывать смысл этого вопроса. Она могла только сказать:

— Мы любим потому, что знаем, что можем потерять это; и в этом мы видим волю Аллаха.