Эта покорная тварь – женщина - В. Гитин

Таковыми, среди прочих, были присяжные заседатели. Это были двенадцать хороших людей, которые не могли оценить поступок сестер Папин. К тому же процесс длился всего двадцать шесть часов, и не было времени вдаваться в детали психики девушек, хотя от этого зависели сорок или пятьдесят лет их будущей жизни. Обвинение призвало трех экспертов из местной психиатрической лечебницы. Те встретились с девушками два раза по полчаса и заявили под присягой, что обвиняемые обладают «незапятнанной наследственностью». То есть, их отец был алкоголиком, изнасиловавшим их старшую сестру, которая после этого ушла в монастырь. У матери были истерики из-за денег. Их кузина умерла в сумасшедшем доме, а дядя повесился из-за «безрадостной жизни», другими словами, наследственность в порядке, ответственность — стопроцентная!

Защита была слабой. Опровержениями по поводу психической ненормальности девушек не придавалось значения. «Сильное сомнение в их рассудке» адвоката Пьера Шатемпа было отвергнуто, поскольку на перекрестном допросе выяснилось, что перед процессом он не говорил с обвиняемыми и пяти минут. Он все узнал о них, сидя и размышляя в своем парижском кабинете.

Присяжные пропустили также мимо ушей тонкий намек на девушек как на «психологическую пару», хотя они и поняли более общую ссылку на Сафо, которую сделал шеф психиатрической клиники. Кровосмешение девушек представляло первостепенный интерес для двенадцати хороших людей, хотя в действительности оно было незначительной деталью их подозрительной семейной жизни. Присяжные обошли вниманием и галлюцинации, преследовавшие Кристину в тюрьме. Но через шесть месяцев после смертельного приговора (казнь через обезглавливание) эти галлюцинации были оценены по их литературному достоинству в научном эссе «Параноидальные мотивы преступлении: преступление сестер Папин» доктора Жака Лакана, в сюрреалистическом номере ежеквартального журнала интеллигенции — «Минотавре».

Но в суде поэтические видения Кристины были восприняты как лживые басни и никого не тронули, кроме зашиты, конечно. Хотя они и представляли исключительную ценность с точки зрения лирической параной и современной психиатрии. Некоторые из сумасшедших могут задать такие вопросы, которые человеку разумному и в голову не придут. «Где я была до того, как оказалась в животе своей матери?» — спросила Кристина — и у нее начался припадок. Затем она интересовалась, где сейчас могут быть леди Ланселин, не могут ли они вселиться в другие тела? Как сказал Тараудс, для кухарки она проявляла чересчур «необычный интерес к метемпсихозу», что отразилось и в ее меланхолическом замечании: «Иногда я думаю, что в своих прошлых жизнях я была мужем своей сестры». Когда же все вздрогнули в тюремной общей спальне, то она высказала пожелание увидеть эту проклятую невесту повешенной на яблоне, с переломанными конечностями. Тогда же сумасшедшая Кристина влезла, легко подтянувшись руками, на самый верх зарешеченного десятифутового окна в камере. Чтобы успокоить ее, позвали сестру Ли, с которой они не виделись после ареста шесть месяцев. В странном волнении Кристина крикнула ей: «Скажи — да, скажи — да!», но тогда это никто не понял. Каким образом эта крестьянка пришла, как ирландец Джеймс Джойс в последних строках «Улисса», к двум самым насыщенным словам в любом языке: да, да...

На этом заканчивается лирическая часть истории Кристины, которая затем стала скорее политической. В любом случае, она объявила голодовку на три дня, замкнулась в молчании, плакала и молилась как обманутый лидер, оставляла языком святые знаки на тюремных стенах, пыталась взять на себя вину Ли, а когда это не удалось, она, по крайней мере, сумела избавиться от смирительной рубашки.

— Не было ли все это спектаклем? — спросило ее позже тюремное начальство. (Имелось в виду все, кроме освобождения от смирительной рубашки и других реальных вещей, которые никогда не происходили с обвиняемыми за всю историю Франции).

— Как мсье пожелает,— вежливо ответила Кристина.

Обе девушки были в тюрьме очень вежливы, и обращались к надзирателям официально, в третьем лице, будто те заходили в квартиру Ланселинов на чай.

Во время всего судебного процесса, сообщений о видениях и всего прочего, Кристина сидела с закрытыми глазами на скамье подсудимых с 1.30 после ленча одного дня до 3.30, до завтрака следующего дня. Она напоминала спящую или медиума в трансе, но когда к ней обращались, она вставала и почти ничего не произносила. Судья, добрый человек со свирепыми усами, задавая вопросы, был вынужден проверить свою собственную умственную полноценность, поскольку не мог заставить Кристину говорить о себе.

— Когда вам делали выговор на кухне, вы не отвечали, а лишь яростно стучали крышками на печке. Я спрашиваю себя, не было ли это грешной гордостью... Вы правильно считаете, что работать не позорно. Нет, у вас нет также и классовой ненависти,— эти слова он произнес с облегчением, убедившись, что ни он, ни она не были большевиками,— На вас не могла подействовать литература, так как в вашей комнате нашли только сборник стихов.

(Эти стихи не научили девушек христианскому милосердию, раз они решились на такое убийство. Полуослепление Ланселинов — единственный зафиксированный случай, когда глазные яблоки удаляются у живого человека, используя лишь пальцы. Дублирование пыток крайне жестоко. Кристина взялась за мадам, а глупая Ли — за мадемуазель. Что бы не делала с пожилой женщиной ее старшая сестра, младшая повторяла на более свежем образе, в экстазе повиновения).

В ходе процесса зрители могли подумать, что судят раздвоившийся в глазах труп Папин — настолько сестры выглядели похожими друг на друга и мертвыми. Специалист по психологии назвал их сиамскими душами. Сестры Папин — это боль двоих, когда предполагается какое-то таинственное единство между ними. У них произошел раскол, при котором доминирующая, злобная Кристина пыталась удовлетвориться самосозерцанием, хотя она никогда не слышала о Нарциссе. Она не думала, что бледная Ли могла уйти из ее поля зрения. Поскольку глаза Кристины были закрыты на суде, Ли пришла в замешательство, что ее не замечают и не могут заметить. За весь процесс она сказала лишь, что ножом «сделала небольшие надрезы» на бедрах несчастной девицы Женевьевы. Поскольку там, как сказала ее сестра Кристина, находится секрет жизни...

Когда присяжные вошли в зал, чтобы огласить вердикт, Кристина ожидала их по-прежнему в состояния сомнамбулы, сложив руки не в молитве, а указывая ими на землю. Утро было холодным, и воротники плащей у обеих сестер были подняты, будто они только что бежали под дождем, выполняя какое-то домашнее поручение. Попытавшись первый раз сосредоточить внимание на Ли, которую присяжные почти все время игнорировали, старшина присяжных объявил ей о предстоящем десятилетнем тюремном заключении и двадцатилетней муниципальной ссылке. Кристину присудили к публичному обезглавливанию на площади в Ле-Мансе. Но поскольку женщин уже не отправляли на гильотину, то этот приговор означал жизнь — милость, которую несколько мгновений она не могла осознать.

Когда до Кристины дошел смысл приговора, она рухнула на колени. Наконец она услышана голос Бога...»

                                            ЖАННЕТ ФЛАНИЕР. Убийство в Ле-Мансе

-------------------------------------------------------------------------------

КСТАТИ:

«Очень часто преступления, совершаемые женщинами из ненависти и мести, имеют очень сложную подкладку. Преступницы, подобно детям, болезненно чувствительны ко всякого рода замечаниям. Они необыкновенно легко поддаются чувству ненависти, и малейшее препятствие или неудача в жизни возбуждают в них ярость, толкающую их на путь преступления. Всякое разочарование озлобляет их против причины, вызвавшей его, и каждое неудовлетворенное желание вселяет им ненависть к окружающим даже в этом случае, когда придраться решительно не к чему. Неудача вызывает в их душе страшную злобу против того, кто счастливее их, особенно, если неудача эта зависит от их личной неспособности. То же самое, но в более резкой форме, наблюдается у детей, которые часто бьют кулаками предмет, натолкнувшись на который, они причинили себе боль. В этом видно ничтожное психическое развитие преступниц, остаток свойственной детям и животным способности слепо реагировать на боль, бросаясь на ближайшую причину ее, даже если она является в форме неодушевленного предмета».

Ну, а если предмет ненависти преступницы окажется одушевленным, тогда эта ненависть возрастает во много раз.

1993 год. Харьков.

Раиса П., ее сын Станислав и его приятель девятиклассник Владислав зверски убили их соседку по подъезду Нину 3., после чего труп был расчленен и выброшен на цветочную клумбу перед многоэтажным домом.