Современный чехословацкий детектив [Антология. 1982 г.] - Эдуард Фикер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Пожалуйста. Как будет угодно. Вы подождете здесь, ваше благородие?
— Подожду.
Старший официант приоткрыл дверь в кухню и громко сказал:
— Двойную порцию ассорти!
59Светофор у шлагбаума мигал синим светом, шоссе у железнодорожного переезда неподалеку от станции Опольна было пустынно, но предупредительный сигнал с тупым упорством вспыхивал всю ночь.
Прошел дизель-поезд — один-единственный вагон.
На станции, где перед платформой стоял дежурный — старик с пышными седыми усами, — вагон остановился.
Дежурный отдал честь, как во времена наших дедов, — теперь такое увидишь только в кино.
На платформу вышел одинокий пассажир — женщина в костюме, с сумочкой через плечо и небольшим саквояжем в руке.
Дежурный замахал зеленым фонарем.
Поезд тронулся.
— Добрый вечер, пан Вондрачек, — поздоровалась женщина тихо. Она остановилась перед дежурным, под мощным фонарем, так, чтобы он видел ее лицо. — Вы еще работаете?
Старик приоткрыл рот, усиленно размышляя. Долго смотрел на нее, потом покачал головой.
— Не могу вспомнить, пани… Никак не могу. Вот это, — он кивнул на освещенное окно канцелярии, — у меня всегда в полном порядке, а память, пани, память на людей уже не та.
— Рамбоусекова. Да, пан Вондрачек… Рамбоусекова…
— Анна. Да. Анна Рамбоусекова, урожденная Гола, отец работал на сахарном заводе, а жили вы… — Он запнулся. — Простите старика. Далекое прошлое мне ближе, чем то, что случилось вчера. — Вондрачек выпрямился (он принадлежал к тому поколению, которое форма обязывала быть подтянутым и учтивым) и слегка склонился перед ней. — Позвольте выразить вам соболезнование. Бедняга. — Он сердечно и крепко пожал ей руку. — Бедняга.
— Благодарю, пан Вондрачек, Хотя мы столько лет жили врозь, а все же… — вздохнула она.
— О покойных ничего, кроме хорошего, пани Рамбоусекова. Но с Болеславом ни одна женщина не выдержала бы. И все же такого конца он не заслужил, — печально сказал пан Вондрачек. — Прямо страсть, что нынче творится. Уже и до нас дошло.
— Мне ничего не сказали, пан Вондрачек. Только что он… умер… А мне надо, мол, немедленно приехать сюда и явиться в отделение.
— В самом деле ничего не сказали?
Она покачала головой.
Вондрачек наклонился к ней и вполголоса сказал:
— Лучше уж… я вам скажу… чем они. Убили его. В парке. Тело нашли сегодня утром.
— Убили?
Он опустил глаза и прошептал:
— Зверски убили.
— Это, наверно… ведь… а кто… — растерянно выдавила она.
Он покачал головой:
— Еще неизвестно. Наверно, потому вас и вызвали.
— Что ж, спасибо вам, пан Вондрачек.
— За печальные вести благодарить не положено, пани Рамбоусекова. Желаю вам доброго пути.
— До свидания, пан Вондрачек… — Она помолчала. — Можно мне от вас позвонить? Пану Матейке. Хочу встретиться с ним, прежде чем пойду туда…
— Конечно. Звоните. Обстоятельства и впрямь исключительные.
Он пригласил ее в дежурку, сам нашел в телефонном справочнике нужный номер, набрал, передал ей. трубку.
— Войтех Матейка? — спросила она. — Да? Говорит Рамбоусекова. Анна. Да, Аничка… Нет, я звоню из Опольны. Со станции… Пан Вондрачек мне все сказал… Нет, только самое главное. Меня вызвали сюда. Пришли после обеда и… Что он умер. Я хотела с кем-нибудь — лучше с тобой — посоветоваться, прежде чем идти к ним… Да. Да. Нет, не надо меня встречать. Дорогу я помню. И багажа у меня нет. До свидания. — Она положила трубку, — Спасибо вам, пан Вондрачек. И спокойной ночи.
Рамбоусекова вышла на площадь перед станцией. Кругом расстилались поля. Опольна была скрыта холмом.
Тихо, нигде ни души.
Она пошла знакомой тропинкой к шоссе.
Вслед ей мигал синий огонек у шлагбаума.
60— Теперь налево! — крикнула Лида. — На лесную дорогу.
Экснер резко крутанул руль и въехал на деревянный мостик. Подгнившие балки затрещали.
— Еще немного дальше. Вон к тем сросшимся деревьям. Это буки, — поучительно сказала она. — Там есть прогалина и можно развернуться.
Ровная, поросшая травой дорога разделилась возле буков надвое. Там-то и была небольшая прогалина. Он развернул машину, остановился и погасил фары. И тотчас их обступила неимоверно жуткая тьма.
Она тихо вздохнула.
— Что такое? — спросил капитан Экснер.
— Тебе не кажется, что ночь до ужаса черная?
— Кажется… — Он помолчал и добавил: — Ну и дела…
— А что такое?
— Она еще спрашивает! — воскликнул он. — Не прошло и двух часов, как ты заговорила о том, что, собственно, тут самое важное.
— О том, что темно? — спросила она невинно.
— И об этом тоже. Я готов прямо задушить тебя!
— Не посмеешь.
— Посмею.
— Не посмеешь. Ты страж закона.
— Я в отпуске.
— Сначала выслушай меня, — сказала она, подчеркнуто мягко, по-женски, — а потом уж начинай. Что я сказала такого важного?
— Что в субботу вечером Рамбоусек сидел с двумя неизвестными парнями. Они и вправду неизвестные?
— Конечно. Вероятно, из Праги.
— Что значит «вероятно»?
— Когда мы шли ужинать, на стоянке перед погребком стояла машина с пражским номером.
— Гениально. Откуда ты знаешь, что это была их машина?
— Это могла быть их машина, — с ударением сказала Лида. — Факт, товарищ капитан, совсем не удивительный, потому что у Рамбоусека довольно часто бывали посторонние. Время от времени о нем писали, и не только наш доктор Медек; время от времени у него были выставки. Время от времени эти его чудища отправлялись за границу. И уже не время от времени, а регулярно он эти свои чудища и картины продавал. Так что действительным членам Союза художников из самых разных уголков нашей родины впору было локти кусать от зависти. Рамбоусек ведь был необразованный, самоучка и дилетант, сапожник по профессии.
Долго стояла тишина.
— Они ушли вместе?
— Нет. Те двое ушли раньше. И даже очень скоро. Потом он остался, наверно, один.
— Любопытно…
— Что именно?
— Как ты все замечаешь…
— Между прочим… Между прочим один из них… на нем была очень хорошенькая джинсовая куртка.
— Только куртка.
— Ага… куртка… — Она тихо вскрикнула. — Не душить, капитан!.. Волосы у тебя, между прочим, намного красивее.
Долго стояла тишина.
— Я думаю, — сказал он рассудительно, — мы уедем не так уж скоро. Поэтому мне нет смысла оставаться за рулем.
61Доктор Чернох и Марта Шустрова, как обычно, шли через площадь. Камил Чернох жил в большом многоквартирном доме за бензоколонкой, Шустрова — в скромном особнячке неподалеку от площади.
Чернох взял за правило провожать Марту, тем самым минут на пять-десять удлиняя себе прогулку.
Художник не сводил с них глаз, пока они шли через площадь, залитую ярким синеватым светом и совершенно пустынную.
Из тени деревьев в сквере у памятника павшим вышла какая-то женщина и решительно направилась к Войтеху Матейке.
На миг ее осветили фары машины, которая подъехала к площади с шоссе от Мезиборжи.
И женщина, и Матейка невольно отвернулись.
Водитель включил ближний свет, обогнул площадь и свернул в улочку, ведущую к замку. Машина миновала костел и остановилась у ажурной решетки главных ворот замка; уличный фонарь в этом месте заслоняли кроны растущих на маленькой площади лип.
Запоздалый водитель, доктор Гаусер, огляделся и закурил сигарету.
— Никого нет, — сказал он.
— Почему, — отозвался с заднего сиденья женский голос, — почему мы должны корчить из себя идиотов, если собираемся в кино? Почему мы должны ездить в кино за десятки километров?
— Потому, — ответил он грустно, — что мы маленькие люди в маленьком городе, где тысячи глаз.
Ольга Домкаржова осторожно приоткрыла заднюю дверцу и, согнувшись, стала вылезать из машины. Вдруг она замерла и тихо вскрикнула.
— Что такое?
— Смотри-ка… Вон там…
— Где?
— На углу. Где дикий виноград.
Он вытянул шею.
— А-а. Это пан Штрунц, спит стоя.
Она вздохнула:
— Сумасшедший дом, да и только. Завтра придешь?
— Конечно.
Она проскользнула в ворота, которые открылись на удивление легко и бесшумно. И исчезла в тени стены, увитой плющом.
Доктор Гаусер наклонился и захлопнул дверцу.
Темная фигура на фоне зарослей дикого винограда шевельнулась.
А машина тронулась и проехала мимо.
Фигура покачнулась и погрозила кулаками вслед машине.
— Здесь теперь творятся странные вещи, — слышалось бормотание. — Но я, — человек ударил себя кулаками в грудь, — не боюсь ничего.
62В мастерской была полутьма, горел один лишь высокий торшер с пожелтевшим абажуром из пергаментной бумаги. Окно было открыто.