Бытие - Брин Дэвид

Дома Хэмиш сокращал трату драгоценного фосфора просто – мочился с балкона спальни на кусты роз… или на закрытую клумбу за своим офисом. Простейшая система переработки, принятая мужчинами по всему земному шару там, где есть хоть кусочек живой природы, некогда легкая неловкость, а теперь акт земного патриотизма.

Честно говоря, ему это нравилось, и сейчас рядом не было Кэролайн, которая закатывала глаза и бормотала о «так называемом кризисе, вызванном этими мачо из песочницы».

Хэмиш улыбнулся, вспомнив об этом… и нахмурился: под конец она обозвала его лицемером за то, что в «Условиях паники» он назвал недостаток фосфора враньем – заговором производителей удобрений и радикальных защитников окружающей среды.

«В таком случае зачем ты поставил дома во всех туалетах сборники? – однажды спросила она. – Будь последовательным. Доведи дело до суда. Плати штрафы. Смывай!»

Стандартный ответ Хэмиша: «Да это просто сюжет!» – с ней больше не срабатывал. Под конец не срабатывал.

По правде говоря, об этом своем романе – переименованном ради фильма в «Ужас-сити?» а потом в «Ужас-сити!» – он жалел. Отрицание очевидного снижает правдоподобность. Но Кэролайн никогда его не понимала. «Не люблю, когда эти высоколобые говорят мне, что делать. Даже если они правы!»

Вернувшись в настоящее, Хэмиш задумался о доме Глокуса-Вортингтона. При всей роскоши туалета этот дом полностью игнорировал нехватку удобрений в мире. Может, они подкупают цюрихских чиновников, чтобы те отворачивались, когда этот огромный дом отправляет весь фосфор в канализацию вместе с испражнениями и туалетной бумагой? Утилизация сточных вод гораздо менее эффективна, а швейцарцы любят эффективность.

Если ты плутократ, это не означает автоматически, что тебя не заботит судьба планеты. Пусть даже ГВ не считается с этой необходимостью, в числе его гостей будут такие, кто думает о планете, или богатые надериты, которые хотят…

…ага!

Ладно, загадка разгадана. Ночной горшок – это жест вежливости по отношению к гостям, решившим поступать с пользой для планеты. Но какое непрактичное решение! Слугам приходится приходить дважды в день, собирать приношение. А потом мыть горшок…

Во второй раз за несколько мгновений Хэмиш испытал то состояние «ага!», ради которого жил.

«Понял. Этим ты сообщаешь мне, что можешь разослать высокооплачиваемых, элегантных, сдержанных слуг по всему огромному поместью, чтобы они вручную опустошали и протирали древние фарфоровые ночные горшки – каждый из которых стоит небольшое состояние. Отлично, я учту. Ты так богат, что тебя уже не заботит, сколько девяток в твоей квантили.

К тому же, – вспомнил он, поморщившись, – так богат, что можешь не думать ни о славе… ни об автографах».

Что и продемонстрировал Руперт Глокус-Вортингтон, когда Хэмиш преподнес ему подписанный экземпляр «Новой пирамиды»; он лишь коснулся ее кончиком пальца и приказал дворецкому унести подарок. А затем со снисходительностью, которая казалась скорее небрежностью, чем умыслом, спросил:

– Так чем же, мистер Брукман, вы зарабатываете на жизнь?

Одна из культурных пропастей между людьми, живущими к востоку и к западу от Атлантики, давно свелась к этому вопросу. Американцы сразу задают его, не понимая, что это может оскорбить.

Для нас это означает: «Какое интересное дело или умение вы сделали центром своей жизни?» Мы считаем это вопросом выбора, а не касты. Европейцы толкуют этот вопрос так: «К какой социальной касте вы относитесь?» или «Сколько вы зарабатываете?» Эта простая, предательская ошибка в фигурах речи выливается в десятилетия взаимного непонимания.

Вот только почему Глокус-Вортингтон – такой же европеец, как сами Альпы, – спрашивает об этом?

Возможно ли, что он впервые обо мне слышит? Когда я назвал ему несколько фильмов, он как будто их не узнал. Просто улыбнулся и сказал «как славно», прежде чем повернуться к следующему в очереди ученому.

Конечно, у сверхбогатых есть свои способы развлекаться. Об их интересах и видах деятельности мы можем только мечтать. Их приоритеты для нас…

Стоя у кровати – наполовину переодевшись из дорожного костюма в смокинг с белой бабочкой, – Хэмиш заморгал, внезапно осененный.

Это уж слишком. Ни один человек не может зайти так далеко. Во всяком случае, в наши дни требуется только вставить в ухо устройство дальней связи, чтобы автоматически получать биографические сведения обо всех, кого встретишь. Вежливый хозяин делает это, чтобы каждый гость чувствовал, что его ценят.

Нет. Этот щелчок по носу был намеренным. Руперт хочет держаться отчужденно, стоять выше всех.

Но он переиграл.

Перестарался.

Хэмиш знал, что сказал бы Гийом де Грасс, его любимый детективный герой.

Я чую страх.

До ужина у него не было возможности рассказать об этом Пророку – он только сумел передать капсулу с суммарным отчетом о встрече с Роджером Бетсби, сознавшимся отравителе сенатора Стронга. Темные глаза Тенскватавы блестели, когда он слушал короткий рассказ Хэмиша о смелом, даже наглом сельском враче, который выражал такую большую – хотя и загадочную – готовность принести себя в жертву вместе с презираемым политиком.

– Значит, вы не знаете, какое средство использовал Бетсби, чтобы изменить поведение Стронга? И заставить его выглядеть таким болваном перед публикой?

– Только то, что это законное средство, даже лечебное. Все равно это преступление, и Бетсби это признает, но считает, что присяжные будут к нему снисходительны. А само обнародование названия средства принесет сенатору даже больше вреда, чем уже причинило. Бетсби грозит во всем признаться, если заметит хотя бы малейшие действия против себя. Должен признать… это один из самых странных видов шантажа, с какими мне приходилось сталкиваться.

Тенскватава рассмеялся при виде удивления Хэмиша.

– Похоже, он для вас достойный соперник, друг мой. Именно такие задачи развлекают вас и делают счастливым.

Отказавшись от своего обычного хлопчатобумажного одеяния ради современного вечернего наряда, человек, которого часто называли Пророком, как будто старался сгладить впечатление посланца судьбы. Мистицизму не место на этой горной вершине, где главные темы – прагматизм и лесть. Открыто будет звучать только последнее. Но чтобы достичь главной цели – вовлечь значительную часть мировой аристократии в Движение, – его обращение должно быть двусторонним и взывать и к эгоизму, и к эго.

Далеко не тривиальная задача. После своих мочеиспускательных открытий Хэмиш по-новому оценивал ее деликатность и трудность. Олигархи не доверятся популистам-агитаторам, даже если у них будут общие цели. Им требуется уверенность, возможность контроля…

…и, однако, Тенскватава – самый умный из известных Хэмишу людей. Так о чем тревожиться?

– Почему бы вам не попробовать привести доктора Бетсби сюда? – Тенскватава был так высок, что его глаза оказывались почти вровень с глазами Хэмиша. – У нашего рьяного молодого врача может быть какая-нибудь потребность, способная перевесить его нынешнюю повестку дня. Деньги? Помощь в деле? Возможно, некоторое время, проведенное в тюрьме по более легкому обвинению, даст ему убедительный стимул проявить благоразумие? А если доктора Бетсби нельзя переубедить, – добавил Пророк, – попытайтесь спасти сенатора.

– Любой ценой, сэр?

Пророк приподнял брови, задумался и покачал головой:

– Нет. Стронг не настолько важен. Уже не важен. Сейчас в мире переполох из-за этого проклятого Артефакта чужаков.

И не забудьте, Хэмиш, мы не стремимся к тирании. Постарайтесь свести к минимуму грязные трюки и тактику штази. Цель нашего движения – только обуздать науку и технический прогресс, не позволяя им определять судьбу человечества. Мы используем популизм и методы мобилизации масс, но с намерением успокоить и приручить эти массы и тем самым спасти мир, чтобы позже могла вернуться демократия.