Черный Янгар - Карина Демина

И глаз почти не видать.

Пиркко подает мужу кувшин с розовым маслом, но кёниг отмахивается.

— Почему он не говорит?

— Где Печать? — голос Ину доносится из-за спины. И Янгхаар успевает сжаться в преддверии очередного удара. Боль такая яркая.

…рыжая, как пламя, которое карабкалось по стенам его дома.

— Где?

Уйти не позволяют.

— Где?!

— Он должен заговорить…

— В д-доме… — получается расцепить спекшиеся губы. — В доме…

— Что он сказал? — кёниг подается вперед, едва не опрокидывает кресло. Он так увлечен и не видит, сколь брезгливо кривится нежная его супруга.

Еще один глупец, который верит, будто Ерхо Ину старается ради него.

Вилхо предначертано умереть.

И трон в Оленьем городе будет свободен.

— Он солгал, — отвечает Тридуба. — Тайника не было в доме.

— Т-ты н-не…

— Знаю. Твоя матушка была столь любезна, что рассказала правду. Туро Уто ушел с печатью и тобой в Белую башню. А вернулся уже без печати.

Мама… мама любила драгоценности и наряды. Зеркала.

Она не была злой.

И наверное думала, что может откупиться от беды. Отдать Печать кёнигу и получить взамен тихую, спокойную жизнь. Ей ведь обещали, что не тронут.

— Она не… з-снала…

— Зато ты знаешь, — спокойно отвечает Ерхо Ину и повторяет вопрос: — Где?

Боли слишком много.

И Янгар уходит от нее в теплые надежные объятья Великого Полоза. Его чешуя горяча, а глаза темны. В них Янгар видит сожаление.

Великий Полоз не способен помочь.

Пока.

Еще не время.

Но он придет… обязательно…

Янгар будет ждать.

И жить будет. Не ради мести и Полоза, но потому, что в Горелой башне ждет его маленькая медведица, которая обещала подарить сына.

Надо только выдержать.

Глава 35. На краю

Несмотря на помощь рабов, Вилхо с трудом поднялся наверх. Лестница, ведущая в подвал, была узкой, сырой и с крутыми ступенями, которые ко всему потрескались. Каждый шаг Вилхо давался нелегко, он то и дело останавливался отдыхать, а рабы поспешно вытирали пот, разминали разбухшие ступни и узловатые колени, руками пытаясь изгнать дурную кровь.

Вилхо терпел.

И все же самый верхний пролет он не сумел преодолеть, так и повис в руках невольников, обхватив могучие шеи. Зависть кольнула: вот люди ничтожные, но полны они силы.

А Вилхо? Он благословен богами.

И Оленья корона сияет на его челе.

Многие земли лежат под его рукой. И бессчетно людей готовы исполнить его волю.

Но отчего тогда точит тело его неизвестная болезнь? Чем заслужил он подобное?

Рабы на руках подняли Вилхо и усадили в паланкин. Спеша услужить, они напихали под спину подушек, которые вдруг показались жесткими, словно камни, хоть и набиты были мягчайшим пухом. Одеяло же, брошенное на ноги, сделалось тяжелым. И вонь, от него исходивший, пробивался сквозь розовое масло, флакон с которым Вилхо держал у носа.

Но масло не помогало. Ни здесь, ни в пыточной… права была Пиркко, не следовало заглядывать туда… грязно… смрадно… и крови много. От вида крови подкатывала дурнота. А в ушах до сих пор стоял крик Янгара, звериный какой-то…

…надо было сказать, чтобы ему рот заткнули.

Хотя тогда он не сумеет ответить на вопрос, который Вилхо весьма интересен.

Плавно плыл паланкин, мелькали за шелковыми занавесями тени людей, которые, впрочем, не пытались приблизиться к кёнигу.

— Позволь разделить твои думы, муж мой, — Пиркко-птичка, устроившаяся в ногах, всегда заговаривала именно в тот момент, когда Вилхо готов был слушать. Она же, приподнявшись, поправила съехавшее одеяло и флакон забрала, сказав с укором. — Муж мой, верно, забыл, что от слишком резких запахов у него головокружения случаются.

Забыл. И вот вспомнил.

Покачнулся паланкин, поплыли перед глазами разноцветные пятна, и отступившая было дурнота вновь о себе напомнила.

— Ах, там было так душно, — крыло веера трепетало в умелых руках Пиркко. — Совсем нечем дышать… и это зрелище…

— Тебе не следовало ходить с нами.

— Следовало, — упрямо возразила Пиркко. — Разве не повелели боги жене ходить по следам мужа? И даже в места столь ужасные…

И вправду было жутко. Красный камень с черными прожилками строительного раствора, словно там, внизу, со дворца содрали шкуру побелки и росписей, обнажив голое нутро. Было оно красно, как у человека.

…человек висел на дыбе.

Уже давно висел, но, упрямец, отказывался говорить.

И спина его, давно ставшая открытой раной, гнила. На груди чернели ожоги. И кое-где, сквозь содранную кожу, проглядывала белая кость.

— Твой отец…

— Иногда чересчур усерден, — Пиркко накрыла ладонью руку мужа. — Он честный человек, но груб и не понимает, сколь тяжело тебе выносить подобное зрелище. Ты мягок сердцем. И жалостлив даже к тем, кто жалости не заслуживает.

Вилхо кивнул, благодарный супруге за понимание.

Он не слаб.

Он жалостлив. И добр.

Сердце мягкое, оттого и нервно трепыхается в груди, потягивает, покалывает, отзываясь на память.

— Не горюй, мой муж. Разве Янгхаар не заслужил подобной участи? Разве не пришел он к тебе, спрятав в рукаве нож? И да, он не ударил в этот раз, но лишь в этот… и неразумно было позволить ему попытаться вновь.

Кивнул Вилхо.

Все верно. И сам Янгхаар виновен в том, что очутился в подвалах Оленьего дворца.

— И разве сам он не отказался облегчить свою участь признанием?

И снова правду говорит Пиркко-птичка.

Молчал Черный Янгар.

Улыбался только. И насмешку видел кёниг Вилхо в той его улыбке.

— Когда же, — шепот жены мешался с резким запахом розового масла, которое осталось на ладонях. И Вилхо тер их, но не в силах был оттереть. И голова вновь кружилась, а дурнота того и гляди выплеснуться норовила. — Когда же он столь верен тебе, как желает то показать, отчего упрямится? Его отец отказал твоему отцу, хотя как верный подданный обязан был сделать все для своего кёнига. И лишь чудом удалось тебе дожить до нынешних лет.

Уже не шепот — звон.

Меди?

Или клинков, столкнувшихся в смертельной схватке. Сталь цепляет сталь, играет на булатных струнах. И голова Вилхо раскалывается от этой музыки.

А Пиркко, сжав ладонь до боли, продолжает.

— Муж мой, прости, но сердце мое переполняется болью, когда я думаю, что боги способны нас разлучить. Твоя болезнь уже не отступает. И самые умелые лекари не способны ее отогнать. Она рыщет, подобна зверю, терзает тебя, и меня лишает покоя…

Остановился паланкин.

А в комнатах душно.