История одного преступления - Виктор Гюго

Он замолчал.

С противоположной баррикады кто-то крикнул: «Выйди из рядов!» Все увидели, как Дюссу, медленно ступая с булыжника на булыжник, сошел с гребня баррикады и, высоко подняв голову, углубился в темную улицу.

Товарищи с невыразимой тревогой провожали его глазами. Все замерли, притаив дыхание.

Никто не пытался удержать Дени Дюссу. Все чувствовали — он идет туда, куда ему велит долг. Шарпантье вызвался сопровождать его. Он крикнул: «Пойти мне с тобой?» Дюссу отрицательно качнул головой.

Спокойный, величавый, шел он к баррикаде Моконсейль. Ночь была так темна, что борцы баррикады Пти-Карро почти тотчас потеряли его из виду. Несколько секунд еще можно было различить его мужественную, спокойную фигуру. Потом он исчез, слился со мглой. То было страшное мгновение. Вокруг — тьма и безмолвие. Во мраке слышны были только мерные, твердые, постепенно удалявшиеся шаги.

Спустя некоторый промежуток времени — долго ли он длился, никто не мог определить, так взволнованы были все свидетели этой необычайной сцены — на баррикаде, занятой солдатами, появился свет; вероятно, принесли или переставили фонарь. При этом свете товарищи Дюссу снова увидели его. Он уже был совсем близко от баррикады, в нескольких шагах от нее. Он шел, широко раскинув руки, как Христос.

Вдруг раздалась команда: «Огонь!» Тотчас последовал залп.

Солдаты расстреляли Дюссу в упор.

Он упал.

Потом он поднялся и крикнул: «Да здравствует республика!»

Снова его поразила пуля; он снова упал, еще раз поднялся и во весь голос прокричал: «Я умираю вместе с республикой».

Это были его последние слова.

Так умер Дени Дюссу.

Он не напрасно сказал брату: «Твоя перевязь будет на баррикадах». Дени хотел, чтобы она исполнила свой долг. В глубине своей благородной души он решил, что эта перевязь восторжествует либо силою закона, либо силою смерти.

В первом случае она спасла бы право; во втором — честь.

Испуская дух, он мог сказать себе: «Я сделал свое дело».

Из двух возможных побед, о которых он мечтал, мрачная победа, одержанная ценою жизни, не менее прекрасна.

Мятежник, засевший в Елисейском дворце, думал, что он убил депутата, и похвалялся этим. Единственная газета, издававшаяся в эти дни заправилами переворота и называвшаяся то «Патри», то «Юнивер», то «Монитер Паризьен», сообщила на другой день, 5 декабря, что «бывший депутат Дюссу (Гастон)» убит на баррикаде, возле улицы Нев-Сент-Эсташ, «с красным знаменем в руке».

IV

Ночные события. Проезд Сомон

Когда защитники баррикады Пти-Карро увидели, что Дюссу пал смертью, столь славной для его соратников, столь позорной для его убийц, они остолбенели. Возможно ли это? Как поверить своим глазам? Неужели наши солдаты совершили такое злодеяние? Ужас леденил сердца.

Но оцепенение длилось недолго. «Да здравствует республика!» — крикнули в один голос все, кто был на баррикаде, и в ответ на вероломство тотчас открыли сильный огонь. Начался бой. На стороне переворота было неистовство, на стороне республики — мужество отчаяния. У солдат — свирепая, холодная решимость, жестокое пассивное повиновение, численный перевес, изобилие патронов, полновластные командиры; у народа — ни оружия, ни патронов, беспорядок, усталость, крайнее истощение, никакой дисциплины, вместо командира — негодование.

В то время как Дюссу говорил, пятнадцать гренадеров под начальством сержанта, некоего Питруа, сумели неслышно и незаметно, пробираясь в темноте вдоль стен, подкрасться довольно близко к баррикаде. Шагах в двадцати от нее эти пятнадцать человек, взяв ружья наперевес, быстро построились к атаке. Их встретили залпом; они отступили, оставив в сточной канаве нескольких убитых. Батальонный командир Жанен крикнул: «Пора кончать!» Тогда батальон, занимавший баррикаду Моконсейль, в полном составе, подняв штыки, вышел на неровный гребень этой баррикады и оттуда, не размыкая рядов, внезапным, но правильным и непреодолимым движением ринулся на улицу. Четыре роты, тесно сомкнувшиеся, будто слившиеся друг с другом, едва различимые, казались единым потоком, шумно низвергавшимся с высокой плотины.

Защитники баррикады Пти-Карро зорко следили за этим движением. Они прекратили огонь.

— Цельтесь, — крикнул Жанти Сар, — но не стреляйте! Ждите команды.

Все приложили ружья к плечу, просунули дула между булыжниками баррикады и стали ждать.

Сойдя с редута Моконсейль, батальон быстро построился в колонну; спустя минуту-другую раздался топот беглого шага. Батальон приближался.

— Шарпантье, — сказал Жанти Сар, — ты хорошо видишь. Они уже прошли полпути?

— Да, — ответил Шарпантье.

— Огонь! — скомандовал Жанти Сар.

С баррикады грянули выстрелы. Улицу затянуло дымом. Несколько солдат упали. Раздались вопли раненых. Батальон, осыпанный градом пуль, остановился и ответил залпом.

Семь или восемь человек, неосторожно выставившихся из-за гребня баррикады, построенной наспех и слишком низкой, были поражены пулями. Троих убило наповал. Один, раненный пулей в живот, упал между Жанти Саром и Шарпантье. Он выл от боли.

— Скорее в лазарет! — крикнул Жанти Сар.

— Куда?

— На улицу Кадран.

Жанти Сар и Шарпантье подняли раненого, один за ноги, другой — за плечи, и через проход, оставленный в баррикаде, унесли его на улицу Кадран.

Тем временем стрельба не прекращалась. На безлюдной улице — густой дым, свист пуль, скрещивавшихся на лету, отрывистые слова команды, жалобные стоны, вспышки выстрелов, пронизывавшие мрак.

Внезапно чей-то зычный голос скомандовал: «Вперед!» Батальон снова пошел на приступ.

И тут началось нечто ужасное: дрались врукопашную четыреста человек против пятидесяти; хватали друг друга за ворот, за горло, вцеплялись в губы, в волосы. На баррикаде не было ни одного патрона, но оставалось отчаяние. Один рабочий, проколотый штыком насквозь, вырвал штык из своего живота и вонзил его в солдата. Убивали впотьмах, не видя друг друга. То было избиение ощупью.

Баррикада не продержалась и двух минут. Как мы уже говорили, она в нескольких местах была очень низка. Солдаты не взобрались на нее, а вскочили. Тем изумительнее был героизм ее борцов. Один из спасшихся сказал автору этих строк:[34]

— Баррикада защищала нас очень плохо, но люди умирали на ней очень хорошо.

Пока все это происходило, Жанти Сар и Шарпантье отнесли раненого в лазарет на улице Кадран. Как только его перевязали, оба они поспешили назад, на баррикаду. Они уже подходили к ней, когда кто-то окликнул их по имени. Совсем близко слабый голос повторял: «Жанти Сар! Шарпантье!» Обернувшись на зов, они увидели одного из своих: он умирал, прислонясь к стене, ноги у него подкашивались. Он только что ушел с баррикады, но, пройдя несколько шагов, изнемог. Несчастный, смертельно раненный выстрелом в упор, крепко прижимал руку к груди. Он едва слышно сказал им:

— Баррикада взята! Спасайтесь!

— Нет, — воскликнул Жанти Сар. — Я должен разрядить ружье.

Жанти Сар вернулся на баррикаду, выстрелил в последний раз и ушел.

Нет ничего ужаснее баррикады, захваченной неприятелем.

Республиканцы, подавленные численностью атакующих, уже не сопротивлялись. Офицеры орали: «Пленных не брать!» Солдаты убивали тех, кто еще держался на ногах, и добивали тех, кто упал. Многие ждали смерти, высоко подняв голову. Умирающие поднимались и кричали: «Да здравствует республика!» Солдаты каблуками топтали лица мертвецов, чтобы их нельзя было узнать. На середине баррикады между другими трупами лежал почти что однофамилец Шарпантье — Карпантье, делегат комитета X округа: смертельно раненный двумя пулями в грудь, он упал навзничь на мостовую, головою в грязь. На одном из булыжников стояла зажженная сальная свеча, взятая солдатами у кабатчика.

Солдаты зверствовали. Казалось, они мстят. Но кому? Одному рабочему — его звали Патюрель — они нанесли три огнестрельные раны и десять штыковых, из них четыре в голову. Наконец его сочли мертвым и перестали увечить. Патюрель чувствовал, как его обыскивали. У него взяли бывшие при нем десять франков. Он прожил еще шесть дней и смог рассказать приведенные нами подробности. Заметим попутно, что Патюрель не значится ни в одном из опубликованных Бонапартом списков убитых.

Редут Пти-Карро защищали шестьдесят республиканцев. Сорок шесть из них были убиты. Эти люди пришли туда утром по своей доброй воле, гордые тем, что идут сражаться, готовые с радостью умереть за свободу. В полночь все было кончено. На другое утро ночные фургоны отвезли девять трупов на больничное кладбище и тридцать семь — на Монмартрское.

Жанти Сару, Шарпантье и еще третьему борцу, имя которого нам неизвестно, каким-то чудом удалось бежать. Крадясь вдоль стен, они добрались до проезда Сомон. Этот проезд на ночь запирается решеткой, не доходящей до верха сводчатого входа. Они перелезли через нее, рискуя пораниться об острия чугунных прутьев. Жанти Сар первым отважился на это; взобравшись наверх, он зацепился панталонами за острие и свалился головой вниз на мостовую, по ту сторону решетки. Он тотчас вскочил на ноги — падение лишь слегка оглушило его. Оба его товарища следовали за ним; держась за прутья, они благополучно спустились на землю, и все трое очутились внутри проезда. Фонарь, горевший в дальнем конце, бросал слабый свет. Вдруг они услышали шаги гнавшихся за ними солдат. Чтобы спастись, нужно было выйти на улицу Монмартр, а для этого перелезть через решетку на противоположном конце проезда. У всех троих руки были в ссадинах, колени в крови: усталость валила их с ног, они не в силах были снова карабкаться по чугунным прутьям.