Подьячий Разбойного приказа - Константин Константинович Костин

Горько-вяжущий отвар неожиданно взбодрил не хуже лира кофе. Да что там кофе — не хуже литра энергетика!

— Это что такое? — я взглянул в кружку, где плавали какие-то стружки. Пахло приятно, цветами.

— Маралий корень, — сказал тетя Анфия… а, так вот где она была, за моей спиной стояла, — Я на рынке сегодня присмотрела. У нас он дорог, а здесь подешевле.

Маралий? Марал — это вроде бы олень такой? То-то я прямо оленем запрыгал… в хорошем смысле слова «олень». Если у этого слова есть хороший смысл.

В общем, я, пока действует этот олений энергетик, коротко рассказал о том, что сегодня произошло, какие мысли пришли мне в голову и какие планы в связи с этим выстроились.

Меня внимательно выслушали.

— Значит, — задумчиво произнесла Настя, — проникнуть ночью в церковь, чтобы с помощью венца посмотреть, не спрятан ли в ней Источник?

— Да, — кивнул я.

— А зачем для этого в церковь лезть? Ведь Изумрудный венец все призрачным делает. Прекрасно можно рядом с храмом постоять.

Я понял, что олений корень на меня подействовал. Причем еще до того, как я его выпил. А и правда — зачем в церковь-то лезть.

— Чтобы гроб с телом Викентия вскрыть, — вмешалась Аглашка, — А вдруг там — настоящий Викентий, в смысле — Осетровский?

Точно. Подействовал. Об этом я тоже не подумал…

— Так что — надо в церковь проникать, надо. Замок — пустяк, я его открою, без ключа и гвоздя.

— Аглаша…

— Нет, я не знаю, кто вскрыл замки у купца Луки Петрова! Это не я!

— Да я не об этом… Так. Что еще за замки у купца Луки?!

— А ты не знаешь? Тогда я просто пошутила.

— Аглаша!

— Восемнадцать лет уже Аглаша!

Дита, невидимая никем, кроме меня, каталась на полу от хохота.

— И завтра ночью лучше не идти никуда, — тихо произнесла Клава.

— Это еще почему? — я вдруг понял, что гарем — это совсем даже не здорово. И это они еще между собой не ссорятся!

— Завтра первое сентября.

Дети в школу пойдут, что ли… а, стоп.

Завтра — Новый год.

Глава 46

— Как я выгляжу, Викешенька? — Аглашка повернулась вокруг своей оси и закинула мушкет на плечи, как коромысло.

Я с трудом удержал серьезное выражение на лице. Нет, не то, чтобы она была смешной, но сам ее облик вызывал забавные ассоциации. Сегодня — первое сентября, Новый год на Руси, и все девушки (это праздник, скорее, девчоночий, чем семейный) надевают самые нарядные одежды. А какой цвет на Руси считается нарядным? Правильно — красный. Вот на скоморошке сейчас — красный, ярко-алый кокошник, рубашка с красной вышивкой, темно-вишневый сарафан, черная короткая коса перекинута через плечо, руки положены на заброшенный на плечи мушкет… Да, уже забавно получилось, тянка из аниме в стиле girls with guns, так она, помимо этого, для пущей нарядности прицепила на кокошник — звезду. Красную. Пятиконечную.

Получился этакий символ России сразу всех исторических периодов. Рубашка с красной вышивкой — Русь домонгольская, богатырская, кокошник — Русское царство, мушкет (да знаю я, что называется эта дура — пищаль! Но мне это название кажется дурацким, мушкет — круче) — Российская империя, ну и красная звезда — СССР.

Мушкет, понятное дело, не настоящий, вырезанный из дерева и раскрашенный. Пронырливая Аглашка уже успела с кем-то спеться — за один день! — и будет участвовать в какой-то самодеятельной новогодней сценке, вот для этого ей деревянный мушкет и нужен. Настоящий она, боюсь, не удержала бы.

Интересно, а можно ли наложить на деревянное оружие какое-нибудь Слово, чтобы оно стало по-настоящему стреляющим? Нет, ну а что? Вырежу себе кучу оружия… ага, потом вырежу себе еще и деревянных солдат, и буду как Урфин Джюс, с армией дуболомов. Главное — сделать им лица так, чтобы перерисовать было нельзя.

Господи, какой бред в голову лезет…

— Ты отлично выглядишь, Аглаша, — показал я большой палец, сделав вид, что не заметил обращение, как к возлюбленному.

— А я как выгляжу, Викешенька? — противно-слащавым голосом спросила Настя. В отличие от простой, как гудок, скоморошки, она просто дразнится.

— И ты просто очаровательна, Настя.

Аглашка явно задумалась, что лучше — быть отлично выглядящей или очаровательной. Настя нехорошо прищурилась, вот она явно для себя этот вопрос решила и, похоже, не в свою пользу…

— А я как выгляжу, Викешенька?

Клава, ну ты-то со мной так за что? Ты же хорошая девочка, а не язва, как эти две. Я посмотрел на княжескую дочку. Ее большие ясные глаза еще не наливались слезами, но явно было, что она и вправду хочет, очень хочет услышать слова одобрения. Господи, что там с ней делали в ее семье, что мне теперь приходится разгребать целые горы ее неуверенности в себе?

— Ты, Клава, сегодня особенно мила и прелестна.

И я опять не соврал. Все мои девочки прекрасны, как сегодня, так и каждый день. Повезло же мне, наверное… Или нет. Я еще не определился.

Глаза Клавы просто засветились обожанием. Глаза Аглашки, наоборот, сощурились, мол, а как же я?! И она явно задумалась, как ей переплюнуть прелестную Клаву и очаровательную Настю вместе взятых.

— А я как выгляжу, Викешенька?

Тетя Анфия! Тебе-то я что плохого сделал?! Тетя давилась смехом, изогнувшись в соблазнительной позе в нарядном сарафане.

— А я, Викешенька? А я?

Дита, невидимая никому, кроме меня, каталась от хохота, дрыгая длинными ногами. Она как-то выпытала у меня, что носят «за моей Гранью» и сейчас сменила одежду на наряд горничной: черное платье, такой длины, что ее правильнее было бы назвать не «длиной», а «коротиной» — но было ненамного ниже пояса, кружевной фартучек и белые бантики на рожках. Бесовка, одно слово…

— А давайте уже пойдем, а? — взмолился я.

* * *

Город, когда мы вышли из дома, уже кипел весельем. Множество красивых девушек с румяными щечками, в нарядных шубках — и зачем, спрашивается, сарафаны надевали? Д-девушки… — пение, хороводы, огромные чаши с медовухой, подходи, угощайся, сновали уличные торговцы с лотками пирожков, блинов, калачей, кувшинами сбитня, чая, бочонками кваса, да и просто воды, плясали скоморохи, пищал резкий голос Петра Ивановича Уксусова, то бишь просто кукольного Петрушки…

— Ай-я-яй, дяденька, пусти, а то мамке расскажу!

Я вывернул руку мальчишки и короткое острое лезвие, которым он тянулся срезать с моего пояса кошель, лязгнуло о доски мостовой.

— Скажи своей мамке, пусть тебя лучше учит. У меня мошны-то и нет вовсе.

Мальчишка сплюнул, пробормотал