Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 3. Стихотворения. Поэмы (1914–1918) - Николай Степанович Гумилев

5. С. 160). Непреодоленность в этих стихах символизма отмечалась и значительно позже: «В большинстве случаев слишком очевидна была их (акмеистов. — Ред.) связь с поэзией символизма. Заметна она была и в “Пятистопных ямбах” Гумилева, в которых экзотические мотивы переплетались с туманной символикой ставших уже традиционными поэтических образов» (Тимофеева В. Поэтические течения в русской поэзии 1910-х годов. Поэзия акмеизма и футуризма. Н. С. Гумилев. А. А. Ахматова. О. Э. Мандельштам. В. Хлебников // История русской поэзии: В 2 т. Л., 1969. Т. 2. С. 372). Однако значительной частью исследователей мотив «разочарований» и «печали» в этих стихах объясняется не влиянием символизма, а личными обстоятельствами жизни поэта в период их написания, а именно разрывом с Ахматовой: «В стихотворении, которое долгие годы толковали чуть ли не как гимн милитаризму, заключено печальное прощание с возлюбленной <...> Здесь отзвук реальной драмы Гумилева — его разрыв с первой любимой женой — Анной Андреевной Горенко (А. Ахматова)» (Смирнова Л. А. «...Припомнить всю жестокую, милую жизнь...» // Изб (М). С. 8–9). В исповедальных строках этого ст-ния, посвященных разрыву с любимой женщиной, некоторые исследователи находят смысл, значительно превышающий семейную драму: «Печаль этого прощания неизгладима. Кажется, она сильней любви, а облик женщины — строго величавый — соотносим не только с конкретным именем, но с представлением о Вечной Женственности, оставляющей поэта. Не случайно возникает сходство-созвучие с блоковской строкой: “Ты в синий плащ печально завернулась...” Возможно, в эту минуту, уходя, любовь запечатляется в поэтическом образе глубже, чем в реальности. “Синий плащ” и “темное платье” — уже не собственно одежда, а эмблема, оттеняющая непреклонность женщины, чей уход скорбен, но неотвратим» (Размахнина В. К. Серебряный век. Красноярск, 1993. С. 87). По утверждению же самой Ахматовой, пессимизм «Пятистопных ямбов» связан с потерей поэтом веры в смысл своих странствий и поисков: «А путешествия были вообще превыше всего и лекарством от всех недугов <...> И все же и в них он как будто теряет веру (временно, конечно). Сколько раз он говорил мне о той “золотой двери”, которая должна открыться перед ним где-то в недрах его блужданий, а когда вернулся в 1913 году, признался, что “золотой двери” нет. Это было огромным ударом для него» («Самый непрочитанный поэт»: Заметки Анны Ахматовой о Николае Гумилеве // Новый мир. 1990. № 5. С. 223). Преобладающей, однако, является точка зрения на «Пятистопные ямбы» как на выражение жизненной и творческой зрелости поэта, подведение им итогов перед началом нового пути, что отмечалось уже в рецензии Б. М. Эйхенбаума: «Это стихотворение, кажется мне, можно рассматривать как поэтический итог пережитого, как поэтическую оценку пройденного пути». Здесь же обращалось внимание на то, что «поэтический словарь Гумилева меняется. Конец поэмы насыщен, даже с некоторым излишком, молитвенными выражениями, а заключительная строфа полна такой экзальтации, которая может показаться совершенно неожиданной в его творчестве для того, кто не вспомнит, что он предпочел чистые краски Анжелико <...> Это ли прежний акмеист, славивший пути конквистадоров и преданный горделивой Музе Дальних странствий? И право, он, как неофит, не знает меры новым словам (чувство меры, вообще, не свойственно его поэзии), когда говорит о своей душе <...> И не удивителен ли конец?..» (Эйхенбаум Б. М. Новые стихи Н. Гумилева // Русская мысль. 1916. № 2. Отд. III. С. 17–18). Современными исследователями усматривается в этом обновлении поэзии Гумилева ее поворот к большей человечности, душевной теплоте и боли, чем это было присуще ей раньше: «“Пятистопные ямбы” — одно из наиболее сильных произведений Гумилева не только по отточенности найденной им строфы, верности психологической и вещной детали, по воздушности всей постройки, несмотря на живущую в стихотворении тяжелую печаль. Оно похоже на маленькую поэму, где есть все: война, любовь, разлука, сомнения, раскаяние — одним словом, живая, не надуманная, не экзотическая жизнь» (Павловский А. И. Николай Гумилев // БП. С. 42). Это — «камертонное произведение сборника; оно — как туго натянутая тетива, с которой слетают стрелы воспоминаний о прежней и оценок былой жизни <...> Оно, как узором по ковру, выткано нитями лет и дней, формировавших основу души поэта...» (Панкеев И. А. Николай Гумилев. М., 1955. С. 13, 81). Тема войны в «Пятистопных ямбах» отмечается как центральная почти всеми исследователями — с существенными различиями в ее трактовке. Дерзость и одновременно достоинство находит в ней Н. А. Оцуп, — то, что «Гумилев посмел признаться, что он пошел на войну во имя войны», но также и то, что ни в одном из стихотворений, «посвященных войне, не воспевается парадная Россия, Россия политических сектантов. Его Россия полна достоинства, чувства долга, религиозной веры и даже милосердия к врагу» (Оцуп. С. 143). Наоборот, «романтизм завоевателя» увидел с позиций вульгарного социологизма и классовой борьбы в этой теме критик Комакадемии О. Бескин (см.: Литературная энциклопедия. М., 1930. Стлб. 83). Новое выражение жизненного долга (после дела «мореплавателя и стрелка») находит в теме войны этого ст-ния современный исследователь, полагая, что «именно военный опыт у Гумилева (как и на Кавказе у Лермонтова) оказался решающим в его становлении» (Иванов Вяч. Вс. Звездная вспышка (Поэтический мир Н. С. Гумилева) // Взгляд: Критика. Полемика. Публикации. М., 1988. С. 347). По мысли другого исследователя, тема войны мотивирована здесь «лирическим исповеданием веры», востребованием «истинного преображения в жертве героического подвига» (Аллен Л. Этюды о русской литературе. Л., 1989. С. 141). Попытка разобраться в сложных перипетиях войны и веры в этом стихотворении приводит к выводу, что, по Гумилеву, «воевать и побеждать значит уже быть угодным Богу. Под христианской оболочкой видим религию викинга» (Ульянов Н. И. Гумилев // Человек. 1990. № 1. С. 176). Полная реабилитация военной темы в этом ст-нии (с существенным ее уточнением) содержится в суждении: «Гумилев пишет о войне в эпической традиции, уходящей к древним истокам ратоборства. Всего превыше в нем “дух войска”, который захватывает каждого воина и поднимает его на гребень бесстрашия <...> Все это есть и в русской и мировой литературе, но никогда не трактовалось как “прославление милитаризма”, в чем много раз обвиняли Гумилева. Что война — страдание и гибель, он знал лучше многих обличителей войны. Но она — факт человеческой истории, и менее всего поэт в этом факте повинен. Он видит его как данность, требующую от человека действия, выбора. “Я вдруг услышал песнь моей судьбы” — в этом нечто большее, чем безотчетный порыв. И сознание опасности, возможной смерти, жертвенности не отвращает от выбора, а поднимает поэта над