Современный венгерский детектив - Андраш Беркеши
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Келемен дальше листает донесения. Половина девятого — опять Гольдберг: вызван для опознания автовора, которым оказался Антал Шмидт.
Антал Шмидт — тоже знакомое имя. Конечно, это он обвинялся по делу шайки, орудовавшей в районе площади Матяша. Теперь Келемен окончательно его вспомнил: утром тот сидел в наручниках на скамейке в коридоре, и, когда Келемен проходил мимо, парень поздоровался с ним, и он ответил на приветствие.
Как в детективном фильме.
Гольдберг — старый холостяк, пятидесяти шести лет. Работает техником в тресте по производству электронных приборов. Находится в близких отношениях со своей сотрудницей, молодой замужней женщиной, которую он и ждал к шести часам у себя дома. Живет он на углу улиц Вёрёшмарти и Софийской, и из окна его квартиры просматривается вся площадь Хуняди. Его приятельница всегда шла через площадь, и Гольдберг, отыскав ее в толпе с помощью театрального бинокля, по обыкновению включал кофеварку, чтобы кофе успел свариться как раз к ее приходу. В этот вечер она опаздывала, и он в волнении не отходил от окна. Было без десяти шесть, когда он увидел, как черный «мерседес» с западногерманским номером попытался свернуть на Софийскую улицу, но безуспешно, потому что этот участок улицы был перекрыт из-за ремонта канализации. Машина развернулась и остановилась на углу площади Хуняди. Из нее вышел мужчина высокого роста в модной шляпе и пешком пошел на Софийскую улицу. Через три-четыре минуты у машины остановились молодой человек среднего роста в пальто с меховым воротником и девушка в красном пальто. Они распрощались, молодой человек достал связку ключей и с третьей попытки открыл дверцу «мерседеса». Он сел за руль, развернулся и погнал машину на большой скорости. Гольдберг наблюдал за ним в бинокль, пока машина не свернула на проспект Дьердя Дожи, затем тут же позвонил в милицию. Старший лейтенант Жомбоя действовал быстро. Он передал номер, описание и маршрут следования машины дежурным милицейским машинам, и в шесть часов тридцать пять минут, проявив фантастическую оперативность, три машины, оборудованные радиостанциями УКВ, остановили «мерседес» и задержали находившегося в нем Антала Шмидта, молодого человека в пальто с меховым воротником.
Брюзга. Теперь Келемен вспомнил и об этом. Брюзга — кличка Антала Шмидта. Да, среди них был еще один, которого звали Копилкой. А другого — Кактусом. Зазвонил телефон. Бела взял трубку.
— Да, я слушаю.
Он внимательно выслушал Бакоца, затем произнес:
— Спасибо, Лекси. Сейчас скажу Шомфаи, и мы сразу же принесем.
Келемен позвал из соседней комнаты Шомфаи, тот достал из шкафа перевязанный шпагатом и снабженный номером бумажный сверток, и уже по пути Келемен сообщил ему, о чем он говорил с Бакоцем. Бакоц сидел в шестой комнате за столом, заваленным предметами, обнаруженными при обыске.
Шомфаи склонился над столом, что-то внимательно рассматривая, потом выпрямился, посмотрел на Келемена, перевел взгляд на Бакоца и кивнул головой. Сверток он протянул Бакоцу, который спрятал его в ящик стола.
— Вы останетесь здесь? — спросил Бакоц.
— Мы перейдем в ломнату Натрана и включим там репродуктор.
Они пересекают пустой кабинет и входят в соседнюю комнату. Садятся. Келемен включает репродуктор. Пока он молчит. Келемен выключает его.
— Грандиозная удача,— говорит Шомфаи, опираясь на стол.
— Что именно?
— А это.— Он кивает головой в сторону кабинета Бакоца.
— Ты составлял опись?
— Я.
— Бакоц тоже получил ее?
— Выходит…
— Тогда это не грандиозная удача, а профессиональный Опыт. Бакоц — старый специалист.
— Но чтобы так быстро…
— Одно дело решается быстро, другое медленнее. А бывает, тянется годами. Но и тогда профессиональный опыт дает свои плоды.— Келемен вновь включает репродуктор. Раздается голос Бакоца:
— А нож?
— Вы хотите знать, откуда я его взял, господин капитан? Этот ножичек я выиграл у Жано, то есть у Яноша Ковача, прошлым летом. Он поставил его за десятку.
— А часы?
— Честно куплены. У меня еще хранится чек.
— Запонки золотые?
— Что вы, господин капитан. В киоске купил за шестьдесят форинтов.
— Что тут еще? Пояс, галстук… Этот галстук заграничный. Он тоже из, какой-нибудь машины? Говори смелее, Антал, теперь это не имеет значения.
— Подарок от одной особы. На день рождения. Могу доказать.
— Хорошо, верю. Носовой платок. Вижу, что твой — на нем твоя монограмма. АШ — Антал Шмидт.
— Мой.
— Бумажник? Красивый. Откуда он у тебя? В Венгрии такие не продают.
— Тоже подарок, господин капитан. Только от другой особы.
— Кстати, Антал, это тоже лишь формальность.
— Да, господин капитан. Понимаю.
— Значит, этот носовой платок тоже твой. Совершенно такой же, как и вот тот. С твоей монограммой: АШ — Антал Шмидт.
— Я… я не понимаю, вас господин капитан.
— И этот. Это тоже твой носовой платок. Тот же материал — швейцарский батист, та же отделка, та же монограмма. У всех одиннадцати. Двенадцатый у тебя. Как раз дюжина носовых платков с монограммой.
— Эти носовые платки не мои, господин капитан! Честное слово, не мои! Тут какая-то случайность!
— Конечно, случайность. Конечно, эти не твои. Но остальные одиннадцать платков -твои одиннадцать — у тебя дома? Ты, разумеется заказывал дюжину? Ведь не принято заказывать всего лишь один носовой платок с монограммой! Как ты думаешь?
— У меня только один носовой платок, господин капитан. Клянусь, только вот этот. Остальные не мои!
— Ну конечно, не твои. Ни один из них. Да и этот один — тоже не твой, Антал. Сказать чей? Или сам скажешь? Ты его взял себе, потому что монограммы совпадают.
— Господин капитан… я… я ничего…
— Закури, Антал, и расскажи, почему ты убил Шоммера. Ты видишь, нам известно все. Постарайся честным признанием смягчить себе приговор.
— Клянусь, господин капитан, это не я!
— Зря клянешься, Антал. Зазвонил телефон.
— Подожди секунду,— Бакоц взял трубку:— Да, да. Хорошо. Спасибо. Отлично.— Он кладет трубку и снова обращается к Анталу Шмидту:— Зря ты клянешься. В результате вскрытия у Шоммера в слизистой носа были обнаружены следы галотана. А в левом кармане твоего пальто найдены крошки стекла разбитой ампулы. Об этом мне сейчас сообщили из лаборатории. Не правда ли, между этими двумя обстоятельствами есть какая-то связь? Отпираться, как видишь, бесполезно. Для тебя лучше сразу сознаться, что ты его убил.
— Я не убивал его! Я не убивал! Я только усыпил. Я думал, он очнется от холодной воды. Клянусь, я не убивал его. Я только хотел отобрать у него японский фото объектив…
Келемен нажал на выключатель репродуктора. Медленно встал. Поднялся и Шомфаи. Келемен положил руку ему на плечо;
— Может быть, ты и прав. Может быть, действительно… Как ты сказал? Да, «грандиозная удача». Только эта грандиозная удача без профессиональной грамотности
Бакоца не стоила бы и выеденного яйца. Предположим, что любовница этого Гольдберга пришла бы вовремя, они выпили бы по чашке кофе и… Тогда Антал Шмидт попался бы только через несколько месяцев, возможно, весной или летом, носовой платок мог оказаться в прачечной, а пальто в ломбарде… Улавливаешь взаимосвязи, друг мой Шомфаи?
— Нет, не улавливаю, товарищ Келемен. Кто этот Гольдберг?
— Не имеет значения. Теперь не имеет значения. Расскажу попозже.
Они прошли по коридору в кабинет Келемена. Еромош был уже здесь.
— Ну как, отоспался? — спросил Келемен.
— Немного поспал. Порой мне и этого хватает.
— Кстати, от всей души поздравляю.
— По какому случаю, дядя Бела?
— По случаю твоего чутья на носовые платки.
— Двенадцатый нашелся?
— Нашелся. Вместе с убийцей Анталом Шмидтом. Убил он Шоммера из-за какого-то японского фотообъектива. Как тебе пришло в голову прихватить одиннадцать носовых платков Шоммера?
— Два-три года назад ты как-то сказал, что если у ботинка или перчатки нет пары, если из шести теннисных мячей есть только пять или из десяти предметов комплекта — только девять, а из дюжины — одиннадцать, надо искать недостающий предмет, он может навести на след. Я это крепко запомнил. На квартире Шоммера мы нашли одиннадцать носовых платков с его монограммой, тогда я и подумал, что двенадцатый, вероятно, был у него, когда его убили. Эти носовые платки могли пригодиться, поэтому я и взял их, а недостающий платок включил в список разыскиваемых предметов по делу Шоммера.
Келемен ощущает прилив гордости. Здесь, в комнате, собрался почти весь его штаб. Все слышали, что сказал Еромош, понимают его благородную скромность. Келемен уже не помнит, говорил ли он когда-нибудь подобное — возможно, это была тогда высказанная экспромтом идея. Его охватывает теплое, доброе чувство. Да, Тиби Еромош его ученик. Умный, сообразительный. Хоть в этом и нет его, Келемена, прямой заслуги, все же Антала Шмидта поймали не без его участия.