День Гагарина - Сборник

— Прыгал.

— Для спорта или когда припирало?

— И так, и так приходилось.

— А затяжные?

— Тоже. Но очень давно — в середине тридцатых годов. Тогда на затяжном что требовалось? Только время точно выдержать: десять там секунд или пятнадцать. Ну, и если закрутит «штопором», руку или ногу выбросить — вращение прекратить. Вот и все. А всякие там сальто, спирали и прочее — до этого еще тогда не додумались.

— Вот то-то и оно! А теперь додумались. Наши мальчики по заказу все фигуры крутят… Нет, это для характера полезно. Не сомневайся.

Я и не сомневался. Объяснение было убедительное. Что говорить — наверное, в любом деле воспитание не менее важнее обучения…

…Каждое утро очередной космонавт подходил к тренажеру, снимал ботинки (что дало повод одному из них сравнить тренажер с буддийским храмом) и садился, точнее, почти ложился в свое кресло. Инструктор в первые дни помогал ему проверить правильность предстартовых положений всех ручек, кнопок и тумблеров (очень скоро надобность в этом исчезла — ребята освоились с оборудованием своего рабочего места легко, тут явно проявились навыки, воспитанные летной профессией) — потом переходил в соседнюю комнату, садился за свой инструкторский пульт, надевал наушники с ларингофонами и связывался «по радио» — как бы с пункта управления полетом — с обучаемым:

— «Восток», я «Земля». Как меня слышно?

— «Земля», я «Восток». Слышу вас хорошо.

— Дайте показания приборов, положение органов управления.

Космонавт последовательно — слева направо по кабине — перечислял показания приборов и положения всех ручек и тумблеров.

— К полету готовы?

— Готов!

— Ну тогда давай, поехали.

Инструктор нажимал кнопку «Пуск», и вся сложная система имитации полета приходила в действие: из динамика раздавался рев работающих двигателей, а когда они умолкали, приходили в движение стрелки бортового хронометра, начинал медленно вращаться прибор «Глобус», последовательно подставляя под перекрестье те места земного шара, над которыми в данный момент «пролетал» корабль: Средняя Азия, Сибирь, Камчатка, Япония, Тихий океан, Огненная Земля, Атлантика, Африка, Восточное Средиземноморье, Турция — и вот снова под перекрестьем Советский Союз, только теперь уже не степи северного Казахстана, откуда корабль брал старт, а зеленое Поволжье. Пока «Восток» совершал виток вокруг нашей планеты, земной шар тоже не стоял на месте, а вращался вокруг своей оси, успевал провернуться на двадцать с лишним градусов.

Вся шестерка будущих космонавтов работала на тренажере очень охотно, со вкусом и большим вниманием не только к тому, что каждый из них делал сам, но и к тому, что делали его товарищи. Малейшая ошибка очередного тренирующегося замечалась его коллегами едва ли не раньше, чем инструктором, и вызывала бурное оживление:

— Юра! Не туда крен даешь!..

— Гера! Чего жмешь на кнопку? Систему не включил!..

— Валера! А про давление в ручной почему но доложил?..

Но с каждым днем поводов для замечаний возникало все меньше, и очень скоро все шестеро наших подопечных стали выполнять все мыслимые на корабле «Восток» операции совершенно безукоризненно. Этому способствовали и их очевидная природная одаренность, и опыт — пусть сравнительно небольшой — летной работы, а главное, активный, живой интерес, который они все проявляли к занятиям на тренажере.

Последнее обстоятельство, я думаю, играло решающую роль. Впрочем, оно и неудивительно: каждому было ясно, что здесь они осваивают не что-то полезное «вообще», а как раз то самое, что им предстоит выполнять, когда дело дойдет до настоящего космического полета!

При более близком знакомстве космонавты «авангардной шестерки» оказались очень разными. Это, естественно, усиливало чувство симпатии к ним. Когда видишь выраженную индивидуальность человеческой личности, индивидуальность, которую не смогла преодолеть одинаковость едва ли не всех выпавших в жизни на их долю внешних воздействий, — это всегда привлекает внимание.

Тут я чуть было не начал писать об обаянии Гагарина, интеллигентности Титова, сдержанной положительности Николаева, веселой доброжелательности Поповича, тонкой ироничности Быковского… Чуть было не начал — но удержался. И не потому удержался, что сказанное было бы неправдой. Нет, Гагарин и вправду был обаятелен, так же как вправду интеллигентен Титов, сдержанно положителен Николаев, весело доброжелателен Попович, ироничен Быковский.

Каждое из этих свойств — лишь верхнее, самое видное, бросающееся в глаза если не с первого взгляда, то, так сказать, в первом туре знакомства с человеком. А дальше открывается многое другое, пусть не отменяющее обнаруженного ранее, но настолько дополняющее и развивающее его, что делается ясно: одним штрихом, одной краской такого человека не опишешь!

Особенно интересно раскрылись личности космонавтов позднее, после того, как на них — особенно на Гагарина — обрушился удар мировой славы, славы такого масштаба и такой силы, равной или хотя бы близкой к которой не познал в течение жизни людей моего поколения, пожалуй, никто: ни артисты, ни полководцы, ни летчики, ни полярники, ни даже футболисты или хоккеисты. Славы всемирной, оглушительной и к тому же свалившейся на совсем еще молодого человека, вчерашнего старшего лейтенанта, летчика одного из далеких, затерявшихся где-то на Севере аэродромов.

Отчасти это было вызвано тем, что поначалу из всего множества людей, имевших бесспорное право называться «завоевателями космоса», в конкретном виде — с именем, отчеством, фамилией и зримыми чертами лица — народу предъявлялся один лишь только космонавт. Естественно, что на его личности как бы фокусировались все гражданские чувства, вызванные первыми в истории космическими полетами (кстати, и Гагарин, и Титов, и другие космонавты не упускали случая во всеуслышание подчеркнуть это обстоятельство и заявить, что считают его несправедливым).

Правда, в дальнейшем определенная трансформация воззрений общества на космические полеты не могла не произойти, когда эти полеты стали исчисляться десятками: исчез эффект уникальности события. Это процесс нормальный. Первое — это первое, а сотое — это сотое. И странно было бы механически переносить на сотый космический полет все то, что естественно, стихийно возникало как реакция на первый. Поэтому трудно согласиться с теми, кто сейчас выражает сожаление по поводу изменений, постигших ритуал встречи вернувшихся из космоса экипажей. Думаю, что искусственная консервация всего, сопутствовавшего полетам первых «Востоков», могла бы вызвать в сознании людей только реакцию, так сказать, обратную ожидаемой.

Но первые космонавты, особенно Гагарин, оказались до такой степени в центре внимания общественного мнения, что не приходилось особенно удивляться вопросам, вроде такого:

— Ну, а как все-таки сам Гагарин: выдержал он свою ни с чем не сравнимую славу? Изменился как-то за эти восемь лет — от дня полета в космос до дня гибели — или нет?

Ответ на эти вопросы, наверное, правильнее начинать с конца: изменился или нет.

Вообще говоря, конечно, изменился. Странно было бы, если бы не изменился. Уместно спросить любого читателя: «А вы сами за последние восемь лет своей жизни — изменились или нет?» Ведь независимо от того, пришла ли к вам за эти годы слава (и если пришла, то какого, так сказать, масштаба), независимо от этого обязательно пришли какие-то новые дела, новая ответственность, новые мысли, новые контакты с людьми, новые удовлетворения, новые неудовлетворенности… Особенно если эти восемь лет охватывают такой динамический возрастной интервал человеческой жизни, как лежащий между двадцатью шестью и тридцатью четырьмя годами.

Я, наблюдая своих молодых коллег — летчиков-испытателей восьмидесятых годов, вспоминаю, какими они были пятнадцать, двадцать лет назад, когда были моими слушателями в школе летчиков-испытателей, и вижу — конечно же они изменились. Во многом изменились! К ним пришла уверенность — сначала летная, а затем и житейская. Пришел опыт. Пришли навыки преодоления множества проблем, которые исправно подбрасывала им — в воздухе и на земле — жизнь. Пришло более глубокое понимание людей — и в добром содружестве и в ситуациях конфликтных. Словом, пришла профессиональная и человеческая зрелость, которая, естественно, отложила свой отпечаток на облике каждого из них.

Так почему такие же изменения в личности Гагарина мы должны рассматривать только с позиций его противоборства со славой?

Не удивительно поэтому, что на вторую часть заданного мне вопроса — изменился ли за последние восемь лет своей жизни Гагарин — я должен ответить положительно: да, изменился. Стал увереннее, приобрел навыки руководящей деятельности, научился довольно тонко разбираться в управляющих людьми стимулах и вообще в человеческой психологии. Словом, быстро рос.