Вор с черным языком - Кристофер Бьюлман

злопакостными. Поговаривали, что одна такая намеренно вызвала войну. Но самым завидным был «рот-сплетник». Тот же самый «рот», но в связке с «глазом» и «ухом», он сообщал все, что делал и говорил человек, с кем он проводил время.

Разумеется, пароли держали в тайне, но хороший колдун мог разговорить «сплетника», и Гильдия никогда не делала эти татуировки своим людям. Когда такое происходило, многие ревнивые старые перечницы сокрушались из-за того, что их платные ухажеры оказывались вольными или невольными шпионами. И та же самая татуировка, что убеждала хозяйку в верности любовника, разбалтывала ее банковские тайны и открывала такие подробности, которые позволяли шантажировать незадачливую женщину или выдавать себя за нее.

Из всех наших качеств богам больше всего ненавистна ревность, потому что она делает нас похожими на них.

Труднее всего сделать спящую татуировку. Именно такую носила на себе Гальва. Корвид, который появлялся из ее груди при необходимости, обычно пребывал в своего рода спячке, не старея, но вытягивая жизненные силы из своей носительницы. Вызов его причинял ей боль, возвращение на место причиняло боль. Если корвида ранили, она могла вылечить его, принимая на себя часть боли, и страдания раздавленной птицы едва не погубили Гальву там, на гоблинском корабле. Я не очень-то разбирался в этом искусстве, но знал достаточно, чтобы восхититься Норригаль, почти овладевшей им. При всех случайных оплошностях она в свои юные годы уже была потрясающе сильным магом. Я ничуть не сомневался, что она могла бы сравниться с Мертвоножкой, если бы прожила так же долго.

Мы решили подкрасться к спящему коту, хотя поди разбери, спящий он или нет, если этот маленький негодник спит с открытыми глазами. Норригаль взяла круглый кусок кожи, написала на нем заклинание, потом вдела в него шнурок, чтобы получился капюшон, и скрепила все это железкой. От меня требовалось подобраться к коту с капюшоном, но не показывать его, пока не буду готов действовать. Мы вернулись домой около полуночи. Из-за стены доносился пьяный смех Малка и Гальвы. Кот разлегся на столе нашей с Норригаль комнаты, но, кажется, не спал. Если это был только кот, сам по себе, то он бы ничего не увидел, но откуда я мог это знать? Чтобы наш план удался, ассасин должна была находиться сейчас внутри его. Лучше проверить.

Норригаль легла на кровать, притворяясь уставшей, а я подошел к коту.

– Э-ге-гей, Обормот!

Я достал приготовленную для него толстую средиморскую улитку и дал понюхать. Он заинтересованно мяукнул, и я сманил его улиткой под стол. Если бросить угощение к дальней стене, кот обязательно повернется ко мне спиной, но если гильдийская стерва смотрит сейчас его глазами, то ей это может показаться подозрительным. Я должен был сделать что-то не вызывающее подозрений. Правильно, бросить посредине комнаты. Улитка приземлилась с влажным шлепком. Обормот по-змеиному поднял голову, принюхался и направился к ней, нащупывая дорогу перед каждым шагом. Пока я следил за ним, в нем что-то изменилось, и кот остановился. Оглянулся на меня. Этого знака я и ждал – котом управляла адептка. Если бы я отвел взгляд и притворился, что занят чем-то другим, это опять же показалось бы подозрительным. Но если благодушно наблюдать за ним, возможно погрузившись в раздумья, особых подозрений это вызвать не должно. Так я и сделал. Норригаль лежала на кровати, почти засыпая.

Обормот снова повернул голову к улитке и, вместо того чтобы вслепую ощупывать дорогу, быстро схватил добычу и юркнул под кровать. Я прислушался, но никакого кашля не услышал. Ассасин не насторожилась и позволила коту съесть угощение. По тому, как матросы с «Суепки» схватили Обормота и вышвырнули за борт, мы уже знали, что его можно быстро прижать. И вот Норригаль, только что казавшаяся полусонной, мгновенно ожила и ухватила Обормота за хвост.

Вот это была схватка, возлюбленные друзья! Не стану описывать яростные царапанья и укусы, скажу только, что добрую их половину выдала сама Норригаль. В конце концов она швырнула Обормота на кровать, словно хотела расколоть на части, придавила бедром и удерживала его самого и то злобное создание, что поселилось в нем, пока я надевал капюшон. Сонный порошок, который она насыпала на нос коту, вскоре сделал свое дело, и Обормот захрапел в своем кожано-железном капюшоне. Окровавленная Норригаль тяжело дышала, на ее волосы жутко было смотреть.

– Как ты думаешь, он не сломал спину? – спросил я, поднимая лапу Обормота.

– Как ты думаешь, меня это волнует?

– Кажется, мы договорились не делать ему больно, – напомнил я.

Она вытерла кровь с оцарапанной щеки и сказала:

– Давай сыграем в одну простую игру. Я притворюсь, что не слышала этих слов, а ты сделаешь вид, что безмерно счастлив оттого, что не заработал новую шишку на голове.

Дверь распахнулась, и в комнату ворвалась Гальва с опущенным щитом и поднятым над ним спадином.

– Quei chodaderias bain elchi?

Она всегда забывала холтийский, когда была пьяна или взволнована, а в этот раз совпало и то и другое.

«Что за хрень здесь происходит?»

– Ничего, – ответил я.

Она посмотрела на кота в капюшоне, потом на тяжко пыхтящую, исцарапанную в кровь Норригаль. Увидела ее кошмарно растрепанные волосы. Ведьмочка заметила, куда она смотрит, плюнула на ладонь и пригладила волосы. Гальва покачала головой и вышла, едва не столкнувшись по ходу с Малком. Он поинтересовался, что здесь произошло.

– Они устроили какое-то представление с котом в маске, но меня это не касается. Я иду спать.

Татуировочная игла издает звук, который невозможно забыть, особенно если каждый день получаешь напоминание о нем. Кот отправился в мою левую руку, между локтем и подмышкой. Я смогу спрятать его туда, когда захочу, и в любой момент посмотреть на него, если понадобится. Если что-то пойдет не так, а не так может пойти очень многое, лучше пусть он будет в руке, которой я мог бы пожертвовать, чем где-нибудь ближе к голове и другим важным местам. Мне не слишком нравилась идея провести остаток дней попрошайкой, а ничего другого однорукому вору не оставалось, но где жизнь, там и боль. Или надежда. У меня отвратительно выходит излагать свои мысли по порядку.

Норригаль полдня выстукивала на мне кота, обливаясь потом, несмотря на прохладную погоду. Она смешала чернила с пеплом из сожженного меха, обрезков когтей и прочего добра, купленного в квартале магов. Немного ихора гусеницы (не уверен, что это и в самом деле называется ихором, – Норригаль употребила слово «слизь», но оно вряд ли подходит для магического снадобья), чернила кракена, чтобы усилить магию, и железные опилки, чтобы ее скрепить. Она произносила заклинания на языке древних гальтов, он