Реалити-шоу «Властелин мира» (сборник) - Мария Фомальгаут

– Загнездись – это как?

– А то сам не знаешь… знакомства заведи, задружись там, с кем надо…

– А учиться не надо? – спрашиваю.

– Ага, не надо… если не учиться, то на хрена тогда вообще ехать. Ты это, смотри… начнутся у тебя там пьянки-гулянки всякие…

Фыркаю.

– Да что ты… я не такой.

– Ой, да не надо ля-ля, я сам такой был… до поры, до времени. Москва, она, брат, знаешь, как заворожит… имя своё забудешь, а не только за чем приехал… только так тоже не годится… я вот загулял-загулял, и после второго курса всё, выперли… так и не доучился…

Оторопело смотрю на отца, вот уж не думал, что он тоже учился в Москве. Уверенно киваю, будь спок, всё будет нормально, мы этих москвичей всех за пояс заткнём, мы им покажем…

Ночные страхи уходят, сейчас не их время. Сейчас время светлого утра и светлого солнца. Почему-то я надеюсь, что вечером страхи не вернутся, солнце спугнёт их.

Почему-то надеюсь…

Крадусь к нему в темноте полуночи. Моё тело меня слушается. Пока ещё слушается.

Может, успею его предупредить…

– Ой-ой-ёшеньки, учить он сел… – Чердак выдёргивает у меня учебник, – твой мозг отказывается воспринимать информацию…

– А сдавать как?

– Ой-ой-ёшеньки, не знает он, как сдавать… знаешь анекдот, шпиёна английского в наш универ послали, и разоблачили знаешь как? На лекциях все спали, и он спал, потом все гуляли, и он гулял, все пили и он пил.

– И что?

– Все сдали, а он не сдал.

Фыркаю. Чердак хватает меня за шиворот.

– Айда уже… русские не сдаются…

Дальше местного нашего клуба в посёлке нигде не бывал, не сходить в какой-нибудь «Армагеддон» было нельзя, в жизни себе такого не прощу. Вообще не представлял себе, что делать в клубе, как встать, как сесть, толпа взмыленных тел дрыгается под какой-то музон, парень в углу зажимает девчонку, она хохочет во всё горло…

– А ты чего скис? – вопрошает Чердак.

Хочу признаться, что не знаю, как себя вести в клубе. Не признаюсь. Этого мне здесь не простят…

– Ой-ой-ёшеньки, стесняется он… Знаешь анекдот, дочка собирается на дискотеку, а мама видит, что под мини-юбкой у дочки нет нижнего белья…

Терпеливо выслушиваю анекдот. Чердак приносит два бокала, наполненные какой-то хренью. Спохватываюсь: ну конечно, чтобы вот так с остекленевшими глазами дрыгаться на танцполе, нужно выпить… Как у Алисы в стране чудес: чтобы пройти через дверцу, надо что-то выпить или что-то съесть…

Пью. Конечно, не в то горло, конечно, захлёбываюсь кашлем, девчонки хохочут. Ничего, скоро я тоже буду так хохотать…

Иду на танцпол, тело становится лёгким, будто и не моим вовсе. Полуголая девица кладёт руки мне на плечи, чувствую, что улетаю куда-то.

А потом приходит тьма.

Холодная тьма осенней ночи, морок мёртвых листьев, изморозь разрытой могилы. И уже не вижу, кто танцует вокруг меня, то ли люди, то ли оскаленные черепа и пустые глазницы, смотрю на себя самого, на свои руки, да что с ними, дочиста обглоданные фаланги с кое-где приставшими жилками…

Может, я успею предупредить его.

Может, я успею сказать ему, как он пойдёт в клуб, «Армагеддон», или что-то там в этом роде, как напьётся какой-то дряни, так до сих пор и не знаю, что там была за дрянь, как наутро проснётся с квадратной головой и не сможет оторвать её от подушки.

– Живой, нет? – спросит его Чердак, сам еле живой после вчерашнего.

– Ага…

Он будет отрывать голову от подушки, ещё пожалеет, что рядом нет домкрата. Он снова научится чувствовать своё тело, такое чужое, побывавшее в куче других тел, женских, бесстыдных, хохочущих. Захочется отмыть его даже не с мылом, а не знаю, с чем.

Может, я успею предупредить его. Как он проснётся поутру, подумает, что лучше бы не просыпался. Как он начнёт припоминать мороки прошлой ночи.

– Ну, ты вообще буйный вчера был… орал, как резаный… – скажет Чердак.

– Правда? – спросит он.

– Ну… орал, что на тебя мертвецы лезут… и что ты сам мертвец…

Он вспомнит. Содрогнётся от ужаса.

– Что, крепенькое зелье было? – спросит Чердак.

Он вспомнить про зелье. Про жуткое ощущение невесомости между небом и землёй. Вздрогнет.

И поймёт, что хочет ещё.

Иду к его дому. Кажется, этот дом, если я не запутался с адресами. А что, вполне могу запутаться, память у меня дырявая.

Сегодня закрыл шторы, так будет спокойнее. Мне так казалось. Чёрта с два так спокойнее, я же знаю, что он уже стоит там, у окна, уже заглядывает в комнату. Так даже хуже, я не вижу его, даже тёмной тени, темнее самой ночи – не вижу.

Хочется отдёрнуть шторы. Только сейчас уже не отдёрнешь шторы, сейчас уже и с кровати не встанешь, страх надёжно приковал к месту.

Страх…

Я и забыл, что это такое. Забыл с самого-самого раннего детства, когда ещё не понимаешь, где сон, где явь, и снится тебе, что по стенке бегает цыплёнок, и просыпаешься, бежишь искать: а где он, куда убежал? С тех пор много времени прошло, много воды утекло, стало как-то не до страхов, ни до кого, ни до чего. Много чего было, первый раз в первый класс, ты уроки делать собираешься или нет, ты как экзамены сдавать будешь, а…

Стало как-то не до страхов, которые стучатся в окно. Я думал, они ушли. Навсегда. А они есть.

Он вернулся откуда-то ниоткуда. С той стороны ночи. И странно, я задёрнул занавеску, а всё равно вижу его, вон он, смотрит в темноту комнаты, правую глазницу затянула паутинка, к полусгнившей челюсти пристал осенний листок.

Истлевшая плоть стучится в окно.

И я знаю, что никакие молитвы не помогут.

Сегодня он задёрнул занавеску.

Но я знаю: он видит меня.

Он чувствует меня.

Стучусь в дверь. Долго не открывают, нет там никого, что ли, если нет никого, ей-богу, снесу дверь к чёртовой матери, пусть знает Чердак, как дома не быть, когда я пришёл…

Дверь открывается, выпускает заспанную рожу Чердака.

– Чего ломишься-то?

– А то сам не знаешь, чего ломлюсь.

– Как всегда?

– Ну…

На негнущихся ногах вваливаюсь в коридор, дрожащими руками вытаскиваю из кармана банкноты, главное, не растерять…

– Три, четыре… ты чего, милостыню собирал? – смеётся Чердак.

Мне не до смеха. Начинает ломать. Ещё не начинает, ещё только едва-едва, такое состояние, когда ещё терпимо, но уже невтерпёж…

Чердак протягивает снадобье. Выметаюсь на лестницу, сил нет уже ждать, разбиваю ампулу, набираю в шприц, ещё вспоминаю, что надо выпустить пузырьки воздуха. Вот так наши и умирают от закупорки сосудов. Или от заражения крови. Или…