Запруда из песка - Александр Громов

– Да мне вообще-то все равно… – начал было я, но Магазинер перебил меня:

– В Тверь. Не сердитесь, что я решаю за вас, Фрол Ионович, но так будет лучше и вам, и вашей супруге. Когда ее выпустят – а я думаю, что это произойдет сегодня, – будьте дома, утешьте ее…

– Что? – не понял я. – Кто выпустит, откуда?

Герц отвернулся, а Магазинер потупил взгляд.

– Ваша жена была арестована в самом начале операции Эйхорна против нас, а сын отделен от нее и помещен под наблюдение врачей. Вероятно, какой-нибудь мыслитель из числа наших противников решил, что таким путем можно оказать на нас давление… Не беспокойтесь, с ними все в порядке, отчасти потому, что мы не вступали в переговоры. И боже вас упаси пытаться самому разобраться с этим мыслителем, оставьте эту работу тем, кто привык подчищать хвосты после подобных историй…

Наверное, я вытаращился. Может быть, даже разинул рот, впитывая слова Магазинера и не умея сразу переварить их, но когда переварил, заорал во всю силу легких:

– Что-о-о?!!

Я вышел бы из круга и натворил бы, наверное, разных глупостей, если бы Магазинер не замахал на Герца пухлой лапкой: давайте, мол, давайте скорее!

И мир погас, чтобы тотчас возникнуть вновь.

37. Траектория

У каждого человека свои звезды.

Как вскоре выяснилось, моих родителей тоже допрашивали, но без ареста – поняли, что ничего они не знают и знать не могут. А вот Настасью продержали трое суток и задали миллион вопросов обо мне, прежде чем выпустить, вернув сына, так что неудивителен ее первый почти истерический возглас, когда она вышла ко мне со спящим Ванькой на руках:

– Что ты натворил?..

Это не я натворил, это со мной натворили. Но я не был в претензии. А жене объяснил, что сам толком ничего не знаю: похоже, мол, мы просто оказались случайными песчинками в жерновах высшего командования. От дурных, мол, случайностей никто не застрахован. При ссорах панов всегда страдает волосяной покров холопов, разве не так?

Кстати, насчет волосяного покрова я попал в точку: у Настасьи не только пропало молоко, но и появились первые седые волоски. Не прощу этого Эйхорну. Почему я должен прощать? Придет время, и я, прочтя в некрологе о нем слова «после тяжелой и продолжительной», мстительно улыбнусь, как тот китаец, что, сидя на берегу реки, ждет, когда мимо проплывет труп его врага.

И ведь дождется.

Шантаж не работает, если шантажист не может связаться с шантажируемым. Но из этого не следует никаких далеко идущих выводов вроде снисхождения и всепрощения.

Враги калибром помельче сходили со сцены один за другим, каждый по-своему, и мне с моего уровня не было видно подробностей работы «группы зачистки». Впрочем, подробности волновали меня не больше, чем любителя детективов волнует реальная борьба с криминалом. Даже намного меньше, потому что я не любитель детективов.

Мне так и не удалось выяснить, как доверенные сыскари Эйхорна вышли на нашу организацию. Через Ландау? А может быть, отчасти и через меня? Почему они взяли Настасью? Где конец этой ниточки, а где начало?

Впрочем, не так уж это и важно.

Магазинер опять оказался кругом прав: мою жену и сына не тронули за полным отсутствием смысла в такого рода действиях. Наш противник до самого конца не был уверен, что мы получаем его ультиматумы.

Это поначалу – ультиматумы. Потом – все более настойчивые предложения насчет переговоров.

Плевать. Мы молчали.

Зато астероид летел.

Наши потери ограничились Савелием Парамоновичем Чухонцевым, в прошлой жизни – Львом Ландау. Как ни странно, Гамов ушел от преследования, успев забиться куда-то в самый медвежий угол в Хибинских тундрах, где по осени и медведям-то холодновато. Почему он решил, что сможет выжить там без снаряжения, без подготовки и почти без пищи, – загадка. Но Гамов есть Гамов, ему всегда везло, а вылечить в хорошем стационаре двустороннюю пневмонию – не ахти какая проблема.

Слякотный ноябрь уступил место морозному декабрю, а тот – совсем уж лютому январю, зато февраль запомнился как одна большая оттепель. Зимой я мало был дома – больше разъезжал по командировкам от пресловутого триста тридцать четвертого отдела. Разные структуры Экипажа, разные отсеки… Не очень-то приятно вновь ощутить себя школяром. То и дело приходилось строчить очередную филькину грамоту, как-то прикрывающую мой тыл. Имитация бурной деятельности бесила меня, я стремился к настоящей работе, но Магазинер, окончательно приставленный ко мне ментором, стоял скалой: мол, прежде кругозор, потом дело.

И спорил я с ним до хрипоты, и ругался, и кулаком по столу бил, а в итоге мы стали почти друзьями. Я узнал, что Моше Хаимович женат, любит жену до безумия и до безумия же ревнует ко всем, кто молод и спортивен. Шутник Эрот целился в него не из лука, а из тяжелой баллисты – и попал. Скажете, смешно быть ревнивцем, имея такие внешние данные? Кто посмеет гыгыкнуть над ним, тот будет иметь дело со мной, ясно?

Командировки, командировки… Настасья, впрочем, обрадовалась, когда мне пообещали майорские петлицы, и принялась деятельно прикидывать, что из мебели и вещей надо будет взять на новую, полагающуюся мне по статусу квартиру, что оставить здесь, а что прикупить. У женщин, как и у мужчин, есть любимые игры, не надо мешать им. Все равно ведь в этой жизни у меня не будет своего дома на Мойке, да не больно-то и хотелось. Мой дом – Экипаж.

Дом – или пруд, куда я могу швырнуть камешек?

И какая же нужна любовь к человечеству, чтобы наказывать его для его же блага, подчас убивая ни в чем не повинных людей?

Нет у меня такой любви, в том-то и беда. И если случается мне жалеть кого-то, то не всех людей скопом, а отдельных невезучих. Их-то за что? Они-то тут при чем?

Бессмысленный вопрос – и болезненный.

Магазинер уверяет меня, что это пройдет со временем, – я, мол, еще слишком молод и до сих пор оперирую такими понятиями, как справедливость. А ее нет, она всегда пасует перед чем-нибудь, и в лучшем случае – перед целесообразностью. Отсюда наша задача – обеспечить как раз вот этот лучший случай.

Несомненно, в чем-то он прав.

Во всем ли?

Нет, я не хочу задумываться о моральной стороне нашей работы. Задумаюсь – сойду с ума, потому что не найду ответа. Вряд ли он вообще существует. Проще всего было бы, конечно, замахать руками и зашипеть на негодяев, возомнивших себя этакими демиургами, – и прожить заурядную жизнь Фрола Пяткина. Но такой выбор сделал бы любой трус, пришедший в ужас от перспективы взвалить это на свою шею.

Я взвалил. Принцип наименьшего зла никто еще не отменял. Правда люди, узнай они правду о «чужих», с великим энтузиазмом разорвали бы меня за меньшее зло, не думая о большем. Кто его видел, большее зло? Кто сказал, что оно непременно наступило бы? Вранье и сказки! В этом эксперименте нет и не может быть контрольной группы.

Так сказали бы люди… Хорошо, что Эйхорн не стремился выпустить джинна из бутылки. Полезла было пробка наружу, но ее забили обратно и залили сургучом.

Пришла весна, и я полюбил работать на балконе, спасаясь от Ванькиного рева – не всегда объяснимого, зато всегда неожиданного, заставляющего вздрогнуть и отвлечься от дел. Легкие у моего сынишки что надо, уже сейчас видно, что не быть ему тихоней, когда вырастет. Вот и хорошо. В Экипаже полно тихих унылых заурядностей – пусть другие увеличивают собой их число, но только не мой сын. Экипажу нужны умные, напористые и зубастые, без них он протухнет заживо. Знаем, как это бывает. История все же чему-то учит.

И все же даже тот Экипаж, что я вижу, еще недостроенный и не лишенный недостатков, мне по душе. Кому не понравится, что у людей на улицах хорошие лица, что не видно ни пьяниц, ни опустившихся бродяг, что молодая красивая женщина без малейшего страха заходит в один лифт с мужчиной? Что твоего сына никто не подсадит на иглу и не вовлечет в преступную шайку? Что ты не сам по себе шпынь ненадобный, а часть великого дела?

Винтик? Ха-ха. Впрочем, возможно, и винтик. Это по желанию. Кто не хочет быть участком мозга, станет… иной деталью конструкции. Никакое человеческое общество не просуществует достаточно долго, если уравняет гения с дураком, трудягу с лентяем, и ничего тут не поделаешь.

Несправедливо? А с чьей, позвольте узнать, точки зрения?

То-то же.

Когда ночь звездная, я тоже люблю выходить на балкон. Наползавшийся за день Ванька спит, Настасья тоже, а я молча смотрю в небо. Городские огни гасят Млечный Путь, но я знаю, где он проходит, и могу дорисовать его в своем воображении. На востоке из-за горизонта поднимается Лебедь, а Лира и Геркулес уже высоко, и Вега смотрит с неба, как большой равнодушный глаз. Недалеко от нее точка, куда движется Корабль, наконец-то получивший нормальный Экипаж вместо червей в яблоке и возглавляемый достойным Капитаном. Магазинер говорит, что Асаи, возможно, лучший из всех, кто когда-либо командовал Кораблем, и что в ближайшие десять лет он не будет настолько испорчен властью, что понадобится новый астероид.