Холоднее войны - Чарльз Камминг

Том почувствовал, что его сердце начинает биться быстрее. Если сейчас заговорит Клекнер, если он встанет и подойдет к Чейтеру, то все кончено. Рукопожатие между коллегами, которые всецело доверяют друг другу, раскрытая операция и двое британцев из высоких чинов, которые должны разделить позор. Лицо Амелии было бесстрастно, Чейтер выглядел уставшим и злым. Том постоянно повторял про себя, что Клекнер никак, ну совсем никак не может оказаться невиновным.

– Райан, – произнесла Амелия и чуть сузила глаза, как будто ей было трудно сфокусировать на нем взгляд. То, что Амелия заговорила первой – Амелия, а не Чейтер, – показалось Тому невероятно важным знаком. – Джим очень любезно согласился предоставить нам с Томом возможность побеседовать с тобой, прежде чем тебя возьмут под арест Соединенные Штаты Америки.

Том ощутил нереальное облегчение, даже несмотря на то, что он понял полный смысл слов Амелии. МИ-6 давали возможность допросить Клекнера, оценить масштаб его предательства и причиненный им ущерб. Абакус был добычей Келла и триумфом Секретной разведывательной службы, но Лэнгли забирал его себе.

– Райан? – повторила Амелия. – Ты меня слышишь?

– Я вас слышу, – пробормотал Клекнер.

Он собирался продержаться долго, очень долго. Оставаться спокойным и уверенным. Да. Его загнали в угол, но он не хотел, чтобы его противники видели его сломленным и разбитым. Такого удовольствия он им не доставит.

– У нашей службы есть к тебе ряд вопросов, касающихся…

– Уверен, что есть…

– Не перебивай, Райан.

Это были первые слова, которые произнес Чейтер. В том, что он назвал Клекнера по имени, было что-то трогательное. Том представил, сколько раз они сидели вместе на встречах, в комнатах для переговоров, в ресторанах и барах – и Чейтер направлял его, учил… доверял ему.

– Спасибо, Джим, – царственно поблагодарила Амелия.

Клекнер встал и направился было к ним, но Чейтер вдруг взорвался:

– Сядь на место, твою мать!

Эта внезапная вспышка застала их всех врасплох. Том увидел, как лицо Чейтера исказила ненависть. Он вспомнил Кабул, тесную комнатушку, допрос, потного, испуганного Гарани. Дикую ярость Чейтера, его животное бешенство. Его настроение могло кардинально измениться в мгновение ока.

Клекнер сел. Он понимал, что находится в паршивом положении, но сохранял на лице гордое выражение, как будто рассчитывал еще побороться. Том услышал приглушенный рев приземляющегося самолета. Где-то в другом конце аэропорта, подумал он.

– Итак. – Амелия посмотрела на часы и села напротив Клекнера. – Как я уже сказала, у нас есть ряд вопросов по поводу агента в Иракском Курдистане, которым занимался Пол Уоллингер.

У них было мало времени, но Том все же инстинктивно почувствовал, что Амелия слишком резво приступила к допросу. Поэтому он совсем не удивился, когда Клекнер уклонился от ответа.

– Вы ведь хорошо знаете Тома, да?

Амелия обернулась к Тому и улыбнулась ему:

– Да. Уже много лет.

– Так, значит, вы знаете правду об этих двоих? – Клекнер кивнул на Чейтера. – Знаете их историю?

Амелия устало вздохнула. Эти второсортные игры ей были неинтересны.

– Сейчас все как в старые добрые времена, а?

– Это точно.

– Да? Хочешь меня ударить, Том? Хочешь надеть мешок мне на голову? А эти ногти – они должны тебе понравиться. – Клекнер выставил вперед руки. – Уверен, у Джима найдется пара плоскогубцев. Не стесняйтесь, парни. Действуйте, как привыкли. У вас это получается лучше всего.

Том промолчал. Амелия тоже. Они оба были слишком опытны, чтобы поддаться на такую элементарную провокацию. Слишком простая тактика.

– Так вот в чем, оказывается, было дело? – вступил Чейтер. Том был разочарован тем, что Джим так легко заглотил наживку. – У тебя проблема с нашими методами, Райан? – Чейтер сделал шаг вперед, и Том заметил, что Клекнер физически боится его. В его глазах на мгновение промелькнул настоящий страх. – Не хочешь облегчить душу и все рассказать?

– Я хочу сделать заявление, – произнес Клекнер.

– Пусть говорит, – разрешила Амелия.

Клекнер подался вперед. Некоторое время он молчал, потом заговорил:

– Джим. Я знаю, что вы сделали. – Его голос почти дрогнул от горечи и разочарования. Словно у юноши, которого лишили невинности и обманули мужчины и женщины, которым он безгранично верил.

– Да? И что такого мы сделали? – поинтересовался Чейтер.

– Я знаю, что вы водили заключенных на поводках. Я знаю, что вы дали разрешение на пытку водой. Я знаю, что вы дали указание медицинскому подразделению обследовать Яссина Гарани. Вы хотели удостовериться, что он достаточно здоров, чтобы вы могли пытать его и дальше.

Амелия сложила руки на груди и тихо вздохнула. Том молча ждал. Он не желал тратить слова на Райана Клекнера.

– Как вы себя чувствуете, работая на управление, которое ежедневно убивает невинных женщин и детей?

Том даже не сразу понял, кому адресован вопрос.

– Так мы будем обсуждать атаки беспилотников? – устало спросил Чейтер. – Ты в самом деле этого хочешь, Райан?

Клекнер повернулся к Тому:

– А как насчет тебя, Том?

Том знал, что все это не более чем театральное представление.

– Мы на войне, Райан. – Он пожал плечами, и интонацией, и жестами стараясь передать, что морализаторство Клекнера и его философские выкладки представляются ему глупыми и наивными.

– Вот как? Война? Вот как вы это называете? Тысячи невинных людей живут в населенных пунктах, которые ежедневно подвергаются атакам. Они боятся выходить из дома. Боятся не только бомбежки, но и самого звука дрона. Это настоящая психологическая пытка. Вы считаете, это часть войны? – Клекнер не на шутку себя разгорячил. Амелия встала и неторопливо прошлась по салону, как человек в баре, который ждет, когда его спутник немного протрезвеет. – Все эти люди теперь страдают от психических расстройств. Дети боятся идти в школу, чтобы получить образование, которое необходимо им, чтобы они не стали радикальными исламистами! – Чейтер презрительно хмыкнул. – И все это время мы пытаемся создать у всего мира впечатление, что моя страна, Соединенные Штаты Америки, считает такие неофициальные убийства вполне приемлемыми. Мы сами порождаем терроризм. Мы сами генерируем угрозу.

– И ты решил, что лучший способ это остановить – потрахаться со Службой внешней разведки? – раздался спокойный голос Амелии. Она так и стояла в хвосте самолета. Никто не смел сравниться с Амелией Левен в умении безжалостно и высокомерно осадить кого угодно.

Чейтер тоже решил поднажать.

– Ты подумал, что лучший способ это остановить – слить русским имена агентов ЦРУ и МИ-6, занятых в программе ядерного вооружения Ирана? Лучший способ остановить зло – позволить Башару Асаду перебить целый грузовик волонтеров Красного Креста? Скажи мне, Райан. Как связана смерть высокопоставленного иранского генерала, который погиб при взрыве, человека, готового способствовать разрешению конфликта между Соединенными Штатами и Ираном…

– Я понятия не имел, что Шухури убьют, – перебил Клекнер и посмотрел на Тома, как будто это именно он неправильно понял его роль в провале операции «Хичкок», да еще и убедил в этом других. Такой яростный самообман просто загипнотизировал Тома. Поразительно, подумал он. Социопат, представляющий измену как моральный принцип.

– Ты не подумал, что Москва передаст эту информацию Тегерану? – спросила Амелия, возвращаясь назад. – Кстати, тебе известно, что Александр Минасян солгал тогда, на вашей последней встрече? Сесилию Шандор убили по приказу его начальников. Люка Зигик исчез несколько дней спустя. Ты это знал?

Клекнер ничего не ответил. Чейтер пробормотал что-то сквозь зубы и уставился на человека, который его предал. За его спиной оказался складной стул. Чейтер тяжело опустился на него и раздраженно одернул свой костюм. Костюм сидел на нем на редкость плохо, как будто он в последний момент у кого-то одолжил его ради этой встречи. Амелия смотрела в иллюминатор по правому борту. Том стоял.

Мотивы Клекнера были столь же прозаичны, сколь и предсказуемы. Взять хотя бы эти рассуждения, достойные первокурсника, в то время как интеллектуально он стоял гораздо выше. Почти все, с кем Том обсуждал вопрос целесообразности атак самолетов-беспилотников, люди умные и эрудированные, выражали сомнение в том, что эта «битва за сердца и умы» будет иметь хорошие последствия в долгосрочной перспективе. Но никто – начиная от Амелии Левен и Джима Чейтера и заканчивая самим Томасом Келлом – не сомневался в том, что это эффективный способ ведения военных действий, наиболее политически выгодный на данный момент. Выступления Клекнера – активиста-пацифиста – являлись не более чем позой. Измена родине есть измена родине. Клекнер мог рядить ее в какие угодно одежды, но на самом деле судьба деревенского жителя провинции Варизистан заботила его не больше, чем судьба Рэйчел Уоллингер. Им двигало лишь стремление к собственному возвеличиванию. Для людей его типа влиять на события коллективно было недостаточно; нарциссическая личность должна была непременно сделать себя центром происходящего. А все моральные и философские споры с собой он разрешал на удивление легко: это был всего лишь вопрос самовнушения.