Маньяк по субботам - Гостомыслов Александр Петрович

Инспектор решил незамедлительно, по горячим следам провести предварительное расследование.

Глава IV

До этого момента я еще имел тайную надежду, что дело ограничится разговорами. Ну, ушел мужчина из дома. Это можно понять и объяснить. Ушел же Лев Толстой из дома перед смертью, бросив все, не попрощавшись. Старики иногда так делают, чтобы в одиночестве направиться к Богу.

А почему Попов не мог уйти? Может, он не вынес семейных противоречий и единственный сын ему поперек горла стал?

А может, ему память отказала, и он лежит сейчас в больнице, не может вспомнить, кто он? Со стариками всякое бывает.

Но грубая проза жизни упрямо лезла в глаза. Скорее всего спившийся сынок стукнул родителя, да и вывез на тележке — заурядное бытовое убийство, как говорят теперь, «бытовуха». По радио утром, когда передают сводку ГУВД за прошедшие сутки, почти каждый день можно услышать — произошло убийство на так называемой бытовой почве, а проще говоря, по пьянке: то жена мужа зарезала, то сосед соседа не пожалел, то родные брагья что-то не поделили…

Правда, послание таинственного НАГа, который утверждал, что в выходной день в людном месте убил, выкрал человека и открыто в этом признавался, смущало меня и задевало за живое. В Садах объявился жуткий нахал, который осмелился открыто бросить Граю вызов!

Обычно после убийства, перед тем, как начать поиск виновного, детектив осматривает тело, пытается узнать, каким орудием нанесен удар — ножом, кастетом, утюгом, рукояткой пистолета… Как нанесен удар — сверху, снизу, высокого человека искать или низенького, сильного или слабого… Еще патологоанатом определит, хотя бы примерно, время смерти, что ел человек перед этим, какими болезнями страдал… А тут? Я посмотрел на Грая, он на меня, мы вместе поглядели на Шестиглазова. Вероятно, инспектор думал об этом же, мы втроем повернулись к Олегу Попову. Сейчас он один мог ответить на наши вопросы. Олег сидел у окна правления — жалкий, сжавшийся, сморщенный. То и дело облизывал языком потрескавшиеся губы.

— Говорить будем? — приступил к допросу Шестиглазов.

— Не могу, внутри все спеклось, дайте воды, — Олег с тоской посмотрел на стоящий в углу пустой графин. — Умираю, дайте попить.

— Пива холодного хочешь? — рассмеялся безжалостный Шестиглазов.

— Давайте, — с надеждой посмотрел на него Олег.

— Полечишь кружку чая, — отрезал инспектор, — когда у нас в Кировске в ДПЗ станешь на довольствие.

Олег отвернулся от всех и стал смотреть в окно. Я пожалел парня, решил, что ему нужен стимул, поэтому пошел в магазин. При двух продавщицах и наличии разнообразного товара народу перед прилавком набилось предостаточно. Терять время в змееподобной очереди мне не улыбалось. Я провел разведку взглядом и обратил внимание на молоденькую продавщицу. Она походила на Золушку, которую нарядили для рождественской распродажи — белое личико, румяные щечки, светлые локоны из-под кружевной накрахмаленной шапочки, глазки быстрые, цепкие. Правда, улыбочка, несколько подкачала — немного набок, хищноватая улыбочка образовалась. Зато какая грация в движениях, какую гибкую фигуру демонстрировал белоснежный, в облипочку, халат! То, что удалось рассмотреть выше прилавка, привело меня в восхищение.

Золушка почувствовала мой взгляд, подняла голову и вдруг улыбнулась — вовсе не хищно, а простодушно, открыто, глаза заискрились. Я понимал — это отличный военный маневр, и тем не менее оказался сражен, сразу наповал. Золушка взяла меня в плен, покорила. И тут же сделала царский жест:

— Вам что нужно, хороший человек? — похоже, она умела читать мысли. — Холодного пива нет. Могу предложить лимонад «Буратино».

— Три, пожалуйста, — заторопился я, протягивая деньги через головы сердито зашумевших женщин.

Приняв бутылки, вместо сдачи я получил еще более очаровательную улыбку, так что даже голова закружилась. В очереди мне сказали, что продавщицу зовут Зоя. Тут же решил, что капитана Бондаря следует немедленно освободить от утомительных походов в магазин, я сам, добровольно, возьму на себя эту нелегкую обязанность.

Олег Попов с жадностью выпил целую бутылку лимонада, безумный огонь в глазах угас, и парень стал более разговорчив.

— Спасибо, пожалели невинно страдающего.

— Ну, невинно страдающий, — ухмыльнулся инспектор, — ваш отец исчез вчера вечером. Есть предположение, что он убит и тело похищено. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Да, понимаю. Несчастный отец, всю жизнь работал, рвался, жилы тянул из себя, и что в итоге?

— Прежде семью содержал отец. Теперь придется искать работу?

— Думаю, найду… Если вы меня не засадите в тюрьму.

— Если ты невиновен — бояться нечего. Скажи Олег, как ты относился к отцу?

— Ему всегда было не до меня. Работа, работа, сложные вопросы, командировки. Вернется, сунет игрушки — и опять нет человека. Что скрывать, я не любил отца. А когда я был уволен с работы по сокращению штатов, потому что наша контора не могла найти заказов, я начал выпивать. Мы открыто начали ссориться. Мне требовались деньги, я просил у отца, а он не терпел пьяниц и попрошаек. — Олег говорил отрешенно, словно и сам себе уже надоел.

— Отец не предлагал тебе пойти лечиться?

— Ну, вот еще! — вспыхнули глаза у парня. — Что он — ненормальный? Отец не мог на это решиться. Терпел мои выходки, мучился и терпел.

— Признайся Олег, ты грозил отцу?

— И не раз. Обещал, как только он умрет, пропить дачу.

— Я не про это спрашиваю, ты грозил ему физической расправой?

— А… Вам, наверное, соседи наговорили… Я после выпивки становлюсь невыдержанным на язык. Чего в сердцах не наговоришь! Грозил, мол, убью, цианистым калием отравлю. Он это всерьез не воспринимал. Хотя теперь мне вся эта болтовня боком выйдет. Каждое слово вспомнят, скажут соседи — допился сынок до ручки.

Мне показалось, что Олег заговорил откровенно, даже самокритично. Нет, я не стал его жалеть, но, кажется, начал понимать. Только, странное дело, лишь речь заходила о вчерашнем вечере, он испуганно замыкался.

— Если уж речь зашла о соседях, — заметил инспектор, — то, наверное, они были готовы к тому, что произошло вчера вечером, и теперь говорят: *Мы так и знали, что это когда-нибудь произойдет».

— Люди всегда больше обращают внимание на дурное: оно заметнее. Отец не боялся меня, я еще в детстве с деревянной сабелькой подскакивал к нему с криком: «Убью!» Эго стало домашней шуткой. Хотя в последнее время мои шутки могли показаться ему мрачными, но, разозлившись, сн давал мне такого жару, что я не знал, куда деваться. Так что скорее я его боялся… Можно еще попить? — и он с жадностью опустошил вторую бутылку.

— Взглянем на событие иначе, — вмешался в разговор Грай, — Если вы отца нс убили…

Олег застонал:

— Побойтесь Бога! Я и на самом деле не убивал!

— Рассмотрим такой вариант, — продолжал Грай упрямо. — Если отца убил и похитил кто-то другой, подумайте, кто мог это сделать?

Олег напрягся, наморщил лоб и минуты две сидел в оцепенении. Потом обмяк.

— Нет, откуда мне знать?

— Постарайтесь, от этого может зависеть ваша судьба, — настаивал Грай.

— Вознести напраслину на кого-то я не могу.

— Ваш отец в садоводстве кого-нибудь остерегался? — подхватил разговор инспектор. — Ведь на него подавали в суд за взятки и воровство. Его хотели сместить и выгнать отсюда.

— Он их не боялся. Говорил, та собака, которая лает, не кусает.

— Но, может быть, кто-то его особо ненавидел и затаился до поры, и отец вам мог сказать об этом.

— Больше всех отца не любил квартальный Рубин Он и в суд подавал, и партию свою организовывал. Они с программой ходили по дачам к агитировали. Рубин ругал отца, мол, дурак, на этом месте можно грести деньги лопатой и других подкармливать.

— Еще раз напрягитесь и попробуйте вспомнить, Олег, — попросил Грай. — Среди почты, которую получал отец, не было ли анонимных писем?