Деньги - Мартин Эмис

— Отвезите меня домой.

На чем я остановился? Ах, да, на сортире Лесбии, на ее санузле. Хотя больше это напоминало ботаническую лабораторию или оранжерею, оборудованную стандартными сантехническими приспособлениями разве что по забывчивости или по ошибке. Яслучайно вытер руки о большой мохнатый лист и чуть не помочился в увлажнитель-переросток. Растения, земля, природа, жизнь — в Нью-Йорке все это в большой цене. Только сейчас я заметил на какой-то лиане или, может, плюще крупного попугая, недобро взиравшего на меня из-под потолка. Воздух был ароматным, жарким, насыщенным, пригодным для чего угодно, только не для дыхания. Я исполнил миссию, с которой пришел, и ретировался в зону умеренного климата.

Лесбия сидела на кровати и смотрела по шестифутовому телевизору в противоположном углу фильм для взрослых (немой, жесткое порно). Я присел рядом. Бледный толстяк шпарил бронзовокожую блондинку на шаткой железной кровати. Копия была хорошего качества, но вообще снято убогонько — стационарной камерой, ни тебе смены ракурса, ни ближних планов. Довольно быстро я осознал, что блондинка — это Лесбия Беузолейль. Чуть позже до меня дошло, что бледный толстяк — это Джон Сам. Другими словами, я сам. Как и следовало ожидать, как вы уже поняли, Лесбия играла вполне натурально. Зажмуренные глаза и артистически отвернутый временами профиль демонстрировали камере польщенное восхищение... Так, камере. Я прикинул ракурс и повернулся направо. Угу, на столике под окном, ничуть не скрываясь, торчало кувшинное рыло видеокамеры. Пара на экране часто и деятельно меняла позу. Я заметил, что эти акробатические ухищрения были призваны дополнительно подчеркнуть достоинства исполнительницы главной женской роли. Но исполнитель главной мужской роли также отнюдь не был обделен вниманием камеры, этот пузатый, актер или статист, или мастер эпизода, с его изъязвленной спиной, пивным брюхом и набухшим горлом — нет, дело было не в теле (эка невидаль, тело), а в лице. Ух, какое это было лицо! Страх и стыд в его оскаленных деснах, в старческих гримасах ужаса и удивления... Потом часть вторая, с фелляцией, и тут уж мою морду надо было видеть. Даже Лесбия высказалась на этот счет. :

— Здорово, правда? — сказала Лесбия. — Или вам не нравится? Джон, вы такой страшила. Именно это я в вас и люблю. Честно. Ваша страхолюдность взывает к моему... это скучно. Давайте я ускорю, а потом перемотаю на начало. Или вам... да, похоже, совсем не нравится.

— Мне нравится, когда в процессе, — отозвался я. — В процессе, а не потом. Как и во всех подобных случаях.

— Оно всю дорогу крутилось. Система позволяет и одновременное воспроизведение, и потом.

Фильм снова замедлился. На экране Лесбия молча шевелила губами, глядя прямо в камеру. Я же на секундочку втянул брюхо, глянул на Лесбию и снова уронил голову. О чем она говорила? Визуальный контраст. Юность и старость. Я свежа и чиста, как утро. Акт эстетической щедрости. Ясно-понятно.

— Лесбия, а тебе вообще сколько?

— В январе будет двадцать.

— Господи Боже. Почему ты не дома с родителями?

— С мамой мы на ножах, а папа умер.

— Ладно. Сотри.

— Ты о чем?

— О пленке. Сотри ее. Сейчас же.

— Нет, Джон, не сотру. Дело в том, что я ни с кем не сплю больше одного раза. А пленки храню на память.

— Сотри ее.

— Да пошел ты.

— Кому сказано, сотри.

— А ты заставь меня.

Так что пришлось ее поколотить. Да-да, поколотить Лесбию Беузолейль. Ничего извратного, всего-то несколько затрещин и подзатыльников. Причем совершенно без энтузиазма; былой энтузиазм по этой части я несколько порастратил. Но знаете что. Ей понравилось. Да-да, я в курсе, что все мужики, которые поколачивают баб, говорят, что тем это нравится. И я никогда не мог понять, зачем они пытаются вешать эту лапшу. Мне всегда было кристально ясно, что бабам, которых я бил, это ни капли не нравилось. Если б им это было в жилу, на хрена тогда, спрашивается, их бить? Они терпеть этого не могут, и каждый раз потом приходится из кожи вон лезть, цветов покупать до дури и клятвенно обещать, что больше — ни-ни. Может, мне просто не те бабы под горячую руку попадали. Некоторым это действительно нравится. Нынче в любой области человеческой деятельности найдутся свои энтузиасты. Лесбии это понравилось. Точно могу сказать. Откуда я знаю? Дело в том, что когда она стерла запись (я уже крепко держал ее за горло), то призналась, что любит сильных мужчин, и попыталась затащить меня обратно в койку.

—Ну да, конечно, — сказал я. — Если будешь хорошо себя вести, я, может, подкину как-нибудь свое грязное белье. Теперь слушай. Хватит с меня твоих завиральных идей. Ты актриса. Так что будь добра отныне и впредь заткнуть свой хорошенький ротик и делать, как скажет папочка.

— Хорошо, хорошо. А теперь залезай в кровать, страшила.

Но я заставил ее одеться и сводил в кино. Потом пицца и долгие разговоры за жизнь. Я сказал, что между нами все кончено. Что я не хочу ставить под угрозу наши рабочие отношения — наше творческое сотрудничество.

Филдинг Гудни поправил манжеты и отхлебнул вина. Неожиданно хохотнул, широко раскрыв рот. Обычная крахмальная скатерть и лакеи в смокингах, меню в бахромчатой папке и аппетайзеры по двадцать баксов, крупные мафиози и сомнамбулические топ-модели — все как обычно. Я сделал свой выбор; это было единственное блюдо, название которого я мог произнести. Кстати, один-ноль в мою пользу. Гопстер в свое время думал, что стерлядь рифмуется сами знаете с чем. Если время — деньги, то с фаст-фудом экономишь и то, и другое. Мне нравятся эти шикарные местечки в шикарном Нью-Йорке, но мое брюхо искренне возмущалось, требуя привычного дерьма. Скоро я все же сделаю фаст-фуду ручкой и начну жить по средствам.

— Что ты сделал с Лесбией? — спросил Филдинг.

— Прочитал ей небольшую лекцию, — скромно сказал я.

Вообще-то у меня было подозрение, что Филдинг имел аналогичный опыт. «Филдинг! — в какой-то момент сказала Лесбия. — Да он просто извращенец». Но почему-то я не стал выпытывать у нее детали. Наверно, опять же из скромности.

— Что бы там ни было, но продолжай в том же духе. Пока ты отсутствовал, она пыталась качать права. Они все пытались. А сейчас? Как шелковые. Абсолютно все. Не знаю, Проныра, как тебе это удалось— но факт. Лорн и Кадута от тебя без ума. Даже Гопстер считает, что ты милашка.

И как мне это удалось? Понятия не имею. Кинобизнес— это удача пополам с анархией. И вот я стоял на грани великих свершений — собственно, вцепившись в ограждение, — причем ни в одном глазу.

— Дело в новом сценарии, — сказал я.

— Да, сценарий выдающийся. Ты об этом парне можешь что-нибудь сказать? Он точно писатель? Не пиарщик там, не вудуист, не психотерапевт?

— Чего?

Филдинг пожал плечами.

— Он выдающийся манипулятор. Взял сценарий Дорис и просто залил тоннами елея.

— Но в этом-то вся и прелесть, — сказал я.

Мартин действительно почти не тронул сценарий Дорис Артур. Не считая буквально нескольких конструктивных поправок, костяк остался фактически в неприкосновенности. Сущность персонажей была такой же низменной и продажной, а сюжет — таким же рисковым и безрадостным. Мартин лишь наложил систему длинных, безудержно хвалебных монологов, организованных в порядке строгой очередности. Как же он это называл... вспомнил — апологией. Так, например, после того, как Лорн выкатывается под градом насмешек из супружеской спальни, плодовитая, но бездетная Кадута, кривясь, разглагольствует о своей неспособности удовлетворить такого неутомимого самца, как ее муж. Или вот: после того, как Гопстер поколотил Лесбию, та рассказывает Кадуте, что специально спровоцировала этого своенравного мечтателя и поэта, дабы вызвать желанный эмоциональный отклик, а сам Гопстер признается Лорну в трагической предрасположенности мужчин делать больно той, кого любишь. И так далее. Согласен, на бумаге оно выглядело довольно странно, и «Плохие деньги» (новое название) разрослись до редкой неудобочитаемости. Но все монологи пойдут под нож в монтажной (если вообще будут сняты), так что беспокоиться не о чем.

— Снимаю шляпу, — признал Филдинг. — Это ж уметь надо, так запорошить глаза. Почти порнография.

Он говорил с грустью политика, видящего, как его электорат незначительно, но редеет.

— Как там Дорис? — спросил я.

— Неплохо. У писателей, — рассеянно произнес он, — и так слишком много власти. Ну ладно, Проныра. Дальше рассчитывай, в основном, на себя. Я займусь чисто администрацией. У меня уже куча проектов на те избыточные средства, которые натекли от «Хороших денег». Пардон — от «Плохих денег». А бабки все сыплются и сыплются. Так что начинай думать о втором фильме.

— Серьезно?

— Проныра, скажи этим своим ассистентам-операторам, чтобы летели сюда. Цвет надежд— зеленый. Берешь чек и пишешь любую цифру. Кстати, пока ты не убежал, подмахни-ка пару бумаг.