Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть первая - Ципора Кохави-Рейни

человека за другим, и так погружен в эту работу, что из-под привязанного к голове шлема выбиваются упрямо закручивающиеся кудри, и каждого падающего жертвой сына мать предупреждает:

– Не сдавайся, заклинаю тебя именем матери твоей и Бога твоего.

Сын не сдается, и грек его убивает. Рука матери, с растопыренными пальцами, простерта в воздухе, белоснежная, нежная рука: “Милосердия!”

Слезы текут из глаз Иоанны. Была бы у нее мать, такая мать. Черная одежда на исполнительнице роли матери такая же, как у “вороньей принцессы” и голос у нее подобен голосу, поющему из шарманки, которую мать подарила ей перед смертью.

Обрывки воспоминаний картин возникают перед Наоми. Когда она пришла в класс в черной рубахе и галстуке. Ученицы недоумевали и спрашивали ее, почему она так одета. Она сказала, что это форма Движения.

Одноклассницы решили, что она вступила в Движение любителей природы. И тогда она разразилась перед ними речью о еврейском Движении. Она назвала христианство всего лишь подражанием иудаизму. Девочки рассердились и кричали ей: “Юде! Юде!”

Доктор Герман поговорил с ее отцом. Он сказал, что Наоми выпячивает свое еврейство. В книгах и тетрадях пишет свое имя на иврите. Учась в христианской школе, она отрицает христианство.

Отец был немецким патриотом и отрицал идеи сионизма. Он свел к минимуму иудейское влияние в своем доме. Он не желал, чтобы его дочь гордилась своим происхождением. Ему не нравилось участие дочери в еврейском молодежном Движении. Его беспокоило влияние тетки – сионистки Ривки Брин. “В первую очередь, ты гражданка Германии”, – говорил он дочери. Но он понимал, что что-то коренным образом изменилось в ней с тех пор, как она вступила в Движение.

Девушка даже на любимого деда набросилась с криком:

“Ты ничего не понимаешь!”.

И весь дом смеялся над маленькой еврейкой. Дед назвал ее “маленькая раввинша”. Только садовник Зиммель защитил ее внутреннюю правду, сказав: “Ты права, ты – еврейка”.

Она пишет о разрыве между еврейкой Эдит и полицейским Эмилем Рифке. Это произошло незадолго до их предполагаемого венчания. Поводом для разрыва стали десять пфеннигов, которые она шутливо швырнула в снег.

“Она ведет себя как цыганка. Все эти евреи – цыгане”, – бормотал он про себя, пытаясь найти в снегу брошенную монету.

Эдит смеется над его поисками.

А Эмиль твердит слова дедовой служанки Агаты: “У того, кто так относится к копейке, радость невелика”.

Он видит свою мать, опускающую в его копилку десять пфеннигов после каждого посещения церкви с момента его рождения и до достижения зрелости.

“Убийца” – произносит Гейнц в кульминационной точке главы.

Гейнц догадывается, что жених сестры – убийца рабочего их фабрики Генриха Пипке и механика Хейни по прозвищу сын Огня.

В столкновении с нацистами на берегу реки Шпрее, Пипке упал, сраженный пулей. После похорон Гейнц заперся в своей комнате. Никто в доме не мог понять причины состояния старшего брата. С Пипке он обычно беседовал через окно конторы во время обеденного перерыва. Его убийство – дурной знак, говорил Гейнц Наоми. Он беспокоился о том, что участие в Движении еврейской молодежи может навредить сестре.

Наоми возвращается к картинам детства. Тетя Реббека Брин рассказывает племяннице о том, что ей дозволено и что запрещено как еврейке. Это приводит ее в Движение “Ашомер Ацаир”.

Вот уже два дня Иоанна не находит себе места. Она плачет с рождественского школьного спектакля, в котором ей была отведена роль ангела. Она решила сыграть роль, как обещала отцу, но только не преклонять колени перед Иисусом. Доктор Гейзе сразу же согласился с тем, что она произнесет свою роль стоя. Но вот привязали к ее спине два крыла, нарядили в длинное платье, усеянное звездами, и золотые кудри приклеили к голове. Она взошла на сцену, и перед нею – Иисус в колыбели, и красочный нимб вокруг него, и Мария с Иосифом склонились перед ним, и ангелы тянут к нему руки, и скрипка играет, и все так красочно. Мгновенно сошло на нее присутствие Иисуса, и – горе ей – сами по себе колени преклонились, и слова роли с нескрываемым волнением потекли из ее уст. Она в высшей степени удачно сыграла роль ангела. После этого разразилась рыданием, и, не дожидаясь конца представления, сорвала крылья и убежала. Дома девочка не хотела никого видеть. Отец с трудом добился от нее нескольких слов о ее страшной измене. Он может теперь не ходить на праздник Хануки, потому что и она туда не пойдет, она не достойна участвовать в еврейском празднике.

Детские раны не зажили, и ей не излечиться от них до конца жизни.

Она описывает новогодний праздник. В гости приехали знатные родственники из Силезии. К их приезду дом был так тщательно убран.

Дед нервно ходил из комнаты в комнату и бормотал: “Для чего все это нужно?!”

Родственники были одеты в строгие темные костюмы. Дед чувствовал себя не в своей тарелке среди церемонных гостей. Сестры деда изумленно смотрели на свободные нравы его дома и на естественное поведение детей. Они всплескивали руками: “Что за воспитание!” Как могла Бертель не поехать на урок фортепьяно из-за страха перед собаками, которые ее встречали у дома учительницы!

Еще больше они были шокированы рыжим Бумбой. Мальчик как две капли воды был похож на их непутевого братца Якова. Уважаемые тети из Силезии были возмущены, когда Бумба откровенно и равнодушно признался, что это он порвал струны фортепьяно Бертель, которая теперь – Наоми.

Гости приехали! Гостиная дома Леви выглядит, как холл гостиницы: чемоданы, груды пакетов… Новые голоса оглашают время от времени дом, и чужые запахи заполняют его пространство. Во всех ванных слышен шум льющейся воды, электрические звонки беспрерывно звонят, служанки бегают по коридорам.

В завершающей главе романа она описывает праздничный ужин в честь нового года.

Слышен громовой голос деда: “Опять Палестина. Она снова начинает с Палестиной! Ты портишь семейный праздник своими глупостями! Мы ничего не хотим слушать о Палестине!”

Дед не может успокоиться, что она по любому поводу заговаривает о Палестине. Дядя Альфред спрашивает ее, что бы она хотела получить в подарок. Она отвечает: “Ботинки, подбитые гвоздями, плащ и форму еврейского молодежного Движения”.

Она рассказывает ему о сионизме и евреях – пионерах-первопроходцах в Палестине. Он протирает очки и, как истинный профессор, отвечает какими-то общими определениями – о родине монотеизма, о великом эллинистическом духе, который христианство смешало с иудаизмом. “И все это породило гуманизм, которому поклоняется весь мир”.

Отец спросил ее, какое у нее создалось впечатление