Адмирал Колчак - Валерий Поволяев

Десятая флотилия – лучшее соединение в военно-морских силах Германии – перестала существовать.

Командующий германским флотом гросс-адмирал принц Генрих Прусский был вынужден приказать своим подопечным не высовывать носа в море и тем более – не подходить к русским берегам, пока не отыщется рецепт, как бороться с проклятыми минами.

А вот русские свои набеги на германскую территорию устраивали регулярно. Собственный берег был прикрыт надежно, кроме мин имелось кое-что еще – в частности, за минными ограждениями постоянно курсировал линкор «Слава», орудия которого были способны прошибать насквозь любую броню – в бортах миноносцев, например, оставлял такую дырку, что в нее запросто можно было просунуть голову, полюбопытствовать, чем начинена эта плавающая штуковина, а затем сквозь пробоину в другом борту детально рассмотреть морской горизонт. Для дальних походов линкор не годился, но плавучая батарея из него получилась превосходная. В том насморочном, промозглом, странном – в смысле погоды, оттепелей и морозов – феврале флаг-капитан Колчак отобрал четыре миноносца для похода в Данцигскую бухту – вон куда решил сходить, в святая святых германского флота, чьи адмиралы были твердо уверены, что русские здесь никогда не поставят свои отвратительные мины... Просто не осмелятся.

Наивное заблуждение. Колчак ходил буквально везде – в любом углу Балтики он чувствовал себя как дома. Под новый, 1915 год он, например, благополучно миновав остров Борнхольм, очутился аж под Карколи, преспокойно оставил в тамошних водах свой рогатый груз и благополучно вернулся домой. Потерь у Колчака – ноль. А у немцев один за другим начали подрываться боевые корабли.

Минирование чужих вод было опасно не только потому, что можно нарваться на вражеские суда – ведь русские миноносцы, особенно устаревшие, с их слабенькой артиллерией, не могли выдержать стычки, – а и потому, что слишком безжалостен был балтийский лед. Стоит ему только зажать где-нибудь корабли, как хлипкая броня миноносцев незамедлительно расползется, и суда пойдут на дно.

Идти во льдах надо умеючи, и из всех балтийских флотоводцев той поры – пусть и в скромном звании, но все же это был флотоводец – только Колчак умел водить корабли во льдах.

Он уже изучил балтийский лед, как свою кожу – знал каждый прыщик, каждую родинку, каждый шрам, оставшийся после пореза. Колчак знал, когда можно идти на лед, производящий впечатление гибельного, способного раздавить, – и приказывал идти, и все заканчивалось благополучно, он знал, когда нельзя даже приближаться, хотя лед производит впечатление хилого, жидкого... Лед обманчив. Обмануть, перехитрить человека для него – плевое дело.

Колчак собрал у себя командиров четырех миноносцев, поинтересовался, как настроение на судах, объяснил задачу и, взмахом руки погасив восторженные улыбки командиров, приказал:

– Завтра в восемь ноль-ноль выходим. Синоптики флота предсказывают снег, он нас хорошо прикроет.

Синоптики прогноз дали точный – в пять утра повалил плотный, угрюмый, совсем не февральский снег, был он картинный, словно на Рождество, и, несмотря на угрюмость, рождал в душе ощущение некоего торжества, того, что человек хоть и является частью природы, но может приподняться над нею, рассчитать выгодную точку, взглянуть на окружающий мир с высоты. Миноносцы в этом снегу бесшумно отклеились от причалов и растворились в белой движущейся пелене, как привидения.

Колчак шел на головном миноносце, стоял в рубке рядом с командиром, растирал кулаком красные, слезящиеся от бессонницы глаза. Это было единственное беспокойное движение, выдававшее его состояние, других движений не было. В Колчаке вообще всегда мало что выдавало беспокойство, он всегда был внешне спокоен. А бессонница – штука понятная: к таким походам, как нынешний, всегда надо готовиться очень тщательно. И Колчак готовился... Отсюда – красные глаза, жжение в висках. Всему этому одно есть название – усталость. И усталость эта не пройдет до тех пор, пока не кончится война.

За штурвалом стоял низкорослый седоватый матрос. Сквозь волосы, будто из глубины, кое-где проступала соль, и седая соль эта была заработана на море – лицо матроса показалось Колчаку знакомым.

К шерстяной блузе рулевого были прицеплены три колодки от Георгиевских крестов и одна колодка от медали участника Русско-японской войны. У Колчака тоже была такая медаль.

– А кресты где же, любезнейший? – с любопытством спросил Колчак у рулевого, поморщился, пытаясь вспомнить: где же он видел это лицо?

– Оставил на берегу, на сохранение. У крестов, ваше благородие, слабые уши, их легко потерять. У медали уши нормальные, но я ее тоже снял. За компанию.

– Для полного георгиевского набора не хватает, значит, одного креста?

– Так точно. Надо заработать.

– Предоставим такую возможность. Чуть правее, – скомандовал Колчак, и рулевой послушно закрутил штурвал, – на полградуса... Стоп крутить!

– Есть стоп крутить! – Штурвал послушно замер в руках рулевого.

– Держать прямо!

– Есть держать прямо! – Рулевой сдвинул любопытный взгляд в сторону, глаза у него были острые, кошачьи. – Вы меня, ваше высокоблагородие, не помните?

– Да вот, пытаюсь вспомнить, да что-то не получается. Голова дырявая стала, – признался Колчак, приподнялся, глядя, как под носом корабля опасно вздыбилась пористая, словно изъеденная, вся в норах, льдина, с железным скрежетом разломилась пополам и исчезла в бутылочной глуби моря.

– Порт-Артур, ваше высокоблагородие. Мы с вами вместе на минзаге японцам мины прямо под нос подкладывали. Помните две взорванные шхуны с десантом?

Все встало на свои места. Колчак вспомнил боцмана с простодырным рязанским – отнюдь не глупым – лицом и редкой способностью видеть ночью. С каким восторгом тот смотрел тогда на подорвавшиеся японские шхуны – на глазах у него даже слезы появились.

– Вы? – изумленно проговорил Колчак, продолжая вглядываться в лицо рулевого.

– Так точно! Унтер-офицер первой статьи Ковалев! – четко, будто на плацу перед выстроившимся флотским экипажем, представился рулевой.

– Боцман с минного заградителя «Амур»?

– Так точно! – подтвердил рулевой. Внес поправочку: – Бывший боцман.

– Боже мой, сколько лет, сколько зим! – растроганно пробормотал Колчак, шагнул к Ковалеву, обхватил его за плечи, прижал к себе. – И сколько воды утекло.

– Так точно, ваше высокоблагородие. Океан и маленькая речка.

– Да, океан и маленькая речка. – Колчака почему-то восхитили эти простые, совершенно бесхитростные слова.

Рулевой тем временем пощелкал ногтем по одной из колодок, обтянутой оранжево-черной, залоснившейся от времени лентой.