Запрещённый приём (ЛП) - Гамильтон Лорел Кей

— Я подумаю и объясню тебе позже. Сейчас я правда не знаю, как это сделать.

Олаф поразмыслил над тем, что я сказала, и в конце концов кивнул.

— Я буду ждать этой дискуссии.

Ну хоть кто-то из нас будет ее ждать. Лично мне совершенно не хотелось объяснять, что значит иметь совесть, тому, у кого ее нет. Дома я пыталась провернуть это с Никки. Он был привязан ко мне метафизически, так что мог ощущать мои эмоции, из-за чего и вел себя так, будто у него они есть, но это было неправдой. Никки был социопатом, и даже если он чувствовал мои эмоции, он по-прежнему не понимал, как они работают. Все равно что дальтонику объяснять, что такое красный. С чего начать-то вообще?

Зазвонил телефон Фрэнки. Рико собирался отчитаться ей о своей охоте на оленя. Отлично. Может, теперь мы займемся полицейской работой, и мне хоть пять минут не придется объяснять про чувства социопатам или держать за ручку младших маршалов.

42

Я слышала, как Фрэнки переспросила:

— Ты уверен?

Потом она угукнула и повесила трубку. Лицо у нее было серьезным, но я слишком плохо ее знала, чтобы понять, хорошие у нее для нас новости или не очень.

— Что сказал Рико? — Поинтересовалась я.

Она покачала головой.

— Олень ведь был на том дереве, где я его оставил? — Спросил Бобби из своей клетки.

— Нет, Бобби. Мне жаль, но Рико не нашел оленя на дереве.

— Он смотрел из окна моей спальни? Там ветка очень удобно изгибается — я всегда по ней выбираюсь наружу.

— Рико сказал, что проверил все деревья рядом с домом, и ни на одном из них не обнаружил трупов животных.

— Быть этого не может. Я же помню охоту. Я помню, как замедлялось сердце оленя под моими челюстями. Я все еще чувствую, как он сопротивляется, пытаясь вырваться из моих когтей, помню его шерсть у себя во рту. Ощущения слишком живые, это не может быть просто сон.

Дюк выступил вперед.

— Иногда мы помним вещи такими, какими хотим их видеть, а не такими, какие они есть, сынок. Мне жаль.

— Это еще что значит? Что ты хочешь сказать, Дюк? — Руки Бобби, которыми он крепко сжимал прутья решетки, покрылись пятнами.

— Ты уверен, Бобби, что помнишь оленя, а не что-то другое под своими когтями и клыками?

Бобби вскинул голову — его голубые глаза округлились так, словно он увидел или вспомнил что-то действительно ужасное. Он затряс головой.

— Нет, нет, я бы заметил разницу между оленем и… дядей Рэем.

— Если воспоминания нас шокируют, мы можем переписать их в своей голове так, что ложь заменит правду. Вы сами об этом говорили. — Произнес Дюк, обращаясь ко мне.

— Я помню, что я говорила.

— Ты корректируешь свои воспоминания таким образом? — Поинтересовался Олаф.

— Нет, но многие так поступают.

— Я — нет. — Сказал он.

Бобби отстранился от прутьев решетки, все еще качая головой.

— Нет, я сейчас действительно вспоминаю то, что было. Я никогда не вспоминаю то, чего не было.

— Ты уже причинял кому-нибудь вред в такой форме? — Спросил Дюк.

Бобби покачал головой.

— Нет, мой наставник, который поддерживал меня, был со мной с самой первой полной луны.

— Почему ты перекинулся в новолунье? Даже молодые териантропы лучше себя контролируют, когда до полной луны так далеко. — Сказала я.

Может, если я буду задавать ему резонные вопросы, мне удастся стереть с его лица все те эмоции, которые буквально переполняли его с головы до ног. Я уже сталкивалась с оборотнями в тот момент, когда они осознавали, что случайно убили того, кто им дорог. Ничего приятного в этом нет, а их состояние очень походило на то, как вел себя Бобби сейчас. Он моргнул и уставился на меня так, словно никак не мог вернуться к реальности из своих мыслей.

— Что?

— Почему ты перекинулся, хотя до полной луны было далеко? — Повторил мой вопрос Олаф.

— Она попросила. — Сказал Бобби, и тут же замолчал, как будто на самом деле не собирался отвечать на этот вопрос.

— Кто попросил?

Бобби покачал головой.

— Кто — она? — Спросил Олаф.

Бобби вновь покачал головой, сжимая губы в плотную линию, как будто пытался запечатать их, чтобы случайно не сболтнуть лишнего. Он защищал кого-то, и вряд ли себя.

— Ты вспомнил, как разодрал на части Рэя, Бобби. — Вмешался Дюк.

— Нет, это был олень!

— Ты ведь в этом не уверен, не так ли, Бобби? — Не сдавался Дюк.

Бобби нахмурился.

— Я уверен.

— Хватит, Дюк. — Раздался голос Вагнера из соседней клетки.

— Ты уже в моем черном списке, Трой. Не нарывайся.

— Нет, Дюк, ты всегда так поступал с Бобби, со мной и с другими ребятами. Ты мог подбодрить нас перед игрой, а мог унизить за то, что сам считал неправильным, но у нас речь сейчас не о том, что кто-то швырнул мяч в окно мисс Банни, Дюк. Речь идет о жизни Бобби. Не подставляй его.

— Надо было отправить тебя с городскими, когда они уезжали, Трой.

— Вам решать, что делать с Вагнером, но мы сейчас не обычное дело расследуем, шериф. Если вы заставите Бобби признаться, он не доживет до суда. Один из нас просто выведет его наружу и пристрелит. — Сказала я.

— Вин и так должен был это сделать когда мы еще только осматривали тело Рэя.

Я уставилась на Ледука и очень внимательно посмотрела в его карие глаза. Он встретил мой серьезный взгляд своим скучающим. Бьюсь об заклад, это была его версия пустого коповского лица. У всех офицеров есть свои варианты этой штуки, если они уже давно на службе. Мы это лицо используем, чтобы скрыть то, о чем думаем. Некоторые выглядят скучающими, другие — незаинтересованными, растерянными или даже слегка дружелюбными, но у всех есть своя версия этой маски, за которой можно спрятаться. Она нужна нам для того, чтобы подозреваемый не понял, о чем мы думаем, или чтобы другие копы не прочли нас, когда мы что-то скрываем. Иногда единственное, что ты хочешь спрятать, это страх или отвращение к преступлению, ведь показать такие вещи значит проявить слабость. Но иногда мы скрываем то, что превращает нас в плохих копов, и мы не хотим спалиться перед хорошими.

Я всматривалась в глаза Ледука, пытаясь понять, для чего он натянул свою маску. Я не подозреваемая, но Бобби — да, а Ледук уже показал всю палитру своих эмоций перед ним и перед нами, маршалами. Как-то поздновато было скрываться за маской.

Бобби сел на койку в своей камере и уронил лицо в ладони. Он что-то бормотал, чего я никак не могла разобрать.

— Прости, Бобби, я не расслышала. — Сказала я.

Он поднял глаза на меня.

— Я помню оленя. Он должен быть на дереве.

— Может, Рико его не заметил? — Предположила Фрэнки.

— Хватит уже этой чуши с охотой на мертвых оленей. — Вмешался Дюк. — Рико знает, как выглядит олень, а среди моих помощников он вообще лучший стрелок.

— Среди нас только он вас побил, Дюк. — Подтвердила Фрэнки.

— Ты и сама нам на пятки наступаешь, Фрэнки. Я возьму тебя на стрельбище, когда вся эта заваруха уляжется.

— Спасибо, Дюк. — Улыбнулась она. Она была довольна, как довольна всякая девочка, которую заметил папочка и сказал, что гордится ею. На своих начальников вы так не смотрите. Может, поэтому Дюк и его офицеры обращаются друг к другу по имени? Они были скорее как семья, чем коллеги. Я видала подобные случаи в местечковых отделениях полиции, но никогда — на таком уровне близости.

— Кто просил тебя перекинуться в леопарда? — Спросил Олаф. Я удивилась, что он всерьез увлечен допросом, во время которого никому не надо угрожать. Обычно он не был в восторге от такого формата общения с подозреваемыми.

Бобби в который раз за сегодня покачал головой.

— Я не должен был говорить это. Я не хотел.

— Бобби, просто признайся уже, и все закончится. — Сказал Дюк.

— Мы тут до правды докопаться пытаемся, шериф. Или вам все равно, кто на самом деле убил Рэя Маршана? — Спросила я.

— Мы его нашли с ног до головы в крови на месте преступления, Блейк. Только вы с Вином все усложняете.