Диагноз смерти (сборник) - Амброз Бирс

– И что же из этого следует?

– Неужто не понимаете? Разве у читателя есть только права – и никаких обязанностей? Вы отдали за эту газету пять центов. Она принадлежит вам, и вы можете читать ее, когда вам угодно и где вам угодно. Большую часть ее материалов можно читать где угодно, когда угодно и в любом настроении. Есть в ней и статьи, которые лучше прочесть поскорее, пока они, что называется, не остыли. Но мой-то рассказ вовсе не из их числа. Это не «свежие новости из страны Привидений». Из него вы не узнаете о последних событиях в царстве духов. Он вполне может полежать до той поры, когда у вас появится настрой, соответствующий его тональности. Смею вас заверить, что трамвай для этого не подходит, пусть даже в нем нет никого, кроме вас. Для такого чтения потребно совсем иное одиночество. У писателя есть свои права, и он надеется, что читатель будет их уважать.

– Какие, например?

– Автор имеет право на исключительное внимание читателя. И отказывать ему в этом нечестно. Нельзя смешивать произведение со стуком трамвайных колес и видом домов, тротуаров и уличной толпы. Несправедливо распылять внимание между рассказом и мельтешащей повседневностью. Более того – подло!

Писатель вскочил на ноги и вцепился в ремень под потолком вагона. Собеседник смотрел на него, удивляясь, почему он так сердится, в общем-то, из-за пустяка. Он заметил, что знакомый его выглядит бледнее, чем обычно, а глаза буквально полыхают.

– Но вы же меня понимаете, Марч, – запальчиво продолжал писатель. – Отлично понимаете. У рассказа, напечатанного в нынешнем «Мессенджере», есть совершенно конкретный подзаголовок: «Рассказ о призраках». Куда уж яснее? И всякий уважающий себя читатель должен понять, что вещь эту надо читать не просто так, а в подобающей обстановке.

Марч чуть покривился, но тут же улыбнулся и спросил:

– И какой же должна быть эта обстановка? Вы же знаете, что я всего лишь коммерсант и в таких вещах не разбираюсь. Скажите же, где, когда и как следует читать ваш рассказ?

– Темной ночью… одному… при свече. Есть эмоции, которые писатель передает читателю без особого труда: веселье или печаль. Осмелюсь утверждать, что плакать или смеяться я мог бы заставить вас в любой обстановке. Но чтобы такой вот рассказ подействовал на вас надлежащим образом, я должен постараться: не так уж просто вызвать у вас страх или хотя бы ощущение чего-то сверхъестественного. Поэтому я и вправе рассчитывать, что вы как преданный мой читатель облегчите мне эту задачу и расчистите дорогу тем эмоциям, которые я хочу вам внушить.

Тут трамвай достиг конечной станции. Поскольку это был первый дневной рейс, его ранние пассажиры – Колстон и Марч – могли беседовать без помех. На улице было тихо и пусто; солнце только начало золотить гребни городских крыш. Приятели покинули вагон и пошли по тротуару, причем Марч то и дело не без любопытства поглядывал на спутника: тому, как и многим талантливым литераторам, людская молва приписывала различнейшие погубительные пороки – так мелкие душонки мстят людям незаурядным. В таланте – причем немалом – Колстону никто не отказывал, но ведь среди людей достаточно и таких, кто наивно считает талант разновидностью сумасшествия. Все знали, что спиртного Колстон в рот не берет, но кое-кто поговаривал, будто он балуется опиумом. И сегодня мистер Марч готов был поверить этим толкам: в их пользу говорили и блестящие глаза, и бледность лица, и возбужденная речь. Но даже отдавая себе в этом отчет, он не хотел прерывать беседу – уж больно занимательной она становилась.

– Значит, вы беретесь, – возобновил он разговор, – вызвать у меня – как вы там говорили? – ощущение чего-то сверхъестественного, если я последую вашим рекомендациям и выполню ваши указания: одиночество, ночь и свеча? И от всякого шороха я буду вздрагивать и хвататься за сердце? Спину будет обливать холодом, а волосы встанут дыбом?

Колстон обернулся и посмотрел Марчу прямо в глаза.

– Да нет, тут нужно настоящее мужество, а у вас пороху не хватит, – отмахнулся он. – Вам еще хватает смелости читать мои рассказы в городском трамвае, но чтобы посреди леса, в заброшенном доме, ночью – нет! А знаете ли вы, что сейчас у меня в кармане лежит рукопись, способная вас убить.

Тут уж и Марч рассердился. Себя он считал человеком смелым, и слова Колстона уязвили его.

– Если вам известно подходящее место, – сказал он, – я готов отправиться туда хоть сегодня. Я возьму свечу, а вы дадите мне эту вашу рукопись и оставите меня в одиночестве. Вы дадите мне время прочесть рассказ, а потом вернетесь, и я перескажу вам сюжет. А уж потом займусь вами вплотную.

Вот почему деревенский мальчик, заглянув в разбитое окно дома старого Брида, увидел человека, что-то читавшего при свече.

На следующий день

День уже клонился к вечеру. По лесной тропе шли четверо: трое мужчин и мальчик. Они подходили к дому старого Брида с той стороны, куда мальчик убежал прошлой ночью. Мужчинам, похоже, было весело: они разговаривали в полный голос и смеялись. То один, то другой подшучивал над мальчишкой по поводу его ночного приключения, уверенные, что тому все почудилось со страху. Паренек сносил насмешки спокойно, без возражений. Он-то хорошо знал, что к чему, и понимал: человеку, который говорит, будто видел, как мертвец вскочил на ноги, веры мало.

Дверь заброшенного дома оказалась незапертой, и все четверо, не мешкая, вошли в коридор, и обнаружили там еще две двери – одна вела налево, другая направо. Они толкнули левую и вошли в комнату с разбитым окном. На полу лежал мертвец.

Лежал он на боку, нелепо подвернув под себя руку, щека его касалась пола. Глаза были распахнуты, застывший взгляд пугал. Челюсть отвалилась, изо рта натекла целая лужица слюны. Еще в комнате имелись опрокинутый стол, свечной огарок, стул и несколько листков рукописи. Мужчины осмотрели труп, по очереди тронув его щеку, мальчик же стоял в головах с таким видом, будто имел на мертвеца исключительные права. Его буквально распирало от гордости. Один из мужчин назвал его молодчиной, другие покивали, соглашаясь: Скептицизм извинялся перед Очевидностью. Потом один из мужчин поднял с пола листки и подошел к окну – уже вечерело и в комнате не хватало света. Издали донесся протяжный крик козодоя, большой жук, громко жужжа, пролетел мимо окна. Мужчина, поднявший рукопись, начал читать вслух.

Рукопись

«Перед тем, как я исполню свое решение – неважно, верно оно или нет – и предстану перед судом Творца моего, я, Джеймс Р. Колстон, почитаю своим долгом журналиста оставить это заявление. Насколько мне известно, я достаточно популярен как автор повестей, которые принято называть трагическими. Но самое мрачное воображение бессильно представить трагическую повесть моей жизни. Я говорю не о внешней ее стороне – она-то как раз довольно бедна событиями. Но мой духовный путь представляет собой чреду преступлений и убийств. Здесь я не стану писать о них, поскольку некоторые из них уже описаны и о них вы можете прочесть в другом месте. Я пишу это для того, чтобы объяснить всем, кого это касается, что я ухожу из жизни сам, своею волей. Смерть моя наступит ровно в полночь пятнадцатого июля. Эта дата имеет для меня особенное значение, потому что именно день и час мой друг Чарльз Брид, исполняя клятву, принесенную передо мною, перешел в тот мир, куда, верный нашему обету, отправлюсь теперь и я. Он наложил на себя руки в своем коттедже, что стоит в Колтонском лесу. Присяжные вынесли обычный в таких случаях вердикт – «внезапное умоисступление». Если бы мне пришлось давать показания под присягой и я рассказал бы все, что знаю по этому делу, меня бы тоже сочли помешанным».