Бронзовая Жница - Ирина Орлова

в бешенстве вскочила на ноги и посмотрела на них обоих, вся трясясь. — Я ведь… это ведь я всё это время была твоим верным соратником! Это я не предавала тебя даже в мыслях!

«Даже когда ты этого заслуживал».

Кровь пульсировала в висках. Но на лице Морая усиливалось раздражение — ничего общего со смущением или неловкостью, которые должны были возникнуть после такого неприкрытого издевательства.

Над её вкладом. Над её стараниями.

Над ней.

«И это всё, что я для тебя значу?!» — бесновалось в груди.

— Ты, видать, забыла, что женская кровь драконов раздражает? — спросил он. — Какой идиот отдаст право на лётный брак женщине вперёд мужчины?

— Идиот, который в третьем поколении потомок Рыжей Моргемоны — женщины, что оседлала дракона тогда, когда все мужчины этого страшились! — взвизгнула Мальтара. — И тот же самый идиот, который на дракона скорее посадит шлюху, чем свою сестру!

Будто молнией, её поразило страхом. Морай со звоном отпихнул от себя посуду и вскочил. Вранг попытался перехватить его, успокоить; но маргот уже ринулся к ней.

«У меня больше не было права на оплошности!»

Мальтара кинулась прочь. Однако громкий крик брата лишил её всякой надежды:

— Рияз! Взять её! Мальтару!

Она пыталась бежать, но стальные руки Перстов Мора поймали её в свою клетку. Здесь от них было никуда не деться. Даже зная секретные выходы, Мальтара не успела бы добраться ни до одного из них.

Гвардейцы схватили её, извивающуюся. Ей подсекли ноги. Один из солдат коленом встал ей на спину, чтобы она не смогла вывернуться. Её пригнули к запылённым половицам.

Морай, шаркая хромой ногой, медленно приблизился. Острие кинжала блеснуло в его руках.

Мальтара знала, что бывает с теми, кто сказал марготу нечто столь нелестное, при этом не имея у него никакого права на снисхождение. Её трясло, как в лихорадке, и она смотрела на брата сквозь заливавший глаза холодный пот.

И не сопротивлялась. Она знала, что сама виновата.

«Я сошла с ума. И я поплачусь. Какая же я дура…»

Вранг пытался остановить Морая, но одного тычка в живот ему стало достаточно, чтобы устраниться и скрыться за ящиками марготских трофеев.

А Морай наклонился к сестре. Его глаза были тёмные, как два оникса, что поглощали свет.

— Держите ей челюсть, — оборонил он.

— Ты-ы-ы… — заплакала Мальтара, но так и не нашлась, что сказать. Солдаты Мора в чёрной чешуйчатой броне беспрекословно подчинились. Крепкие пальцы стиснули подбородок и шею, разжали ей рот — и Морай, надев сухую перчатку, вытянул её язык под лезвие кинжала.

Она зажмурилась, не противясь. Боль пронзила её. Рот наполнился горячей солёной кровью. Но она нашла в себе силы открыть глаза — и не увидела ни куска в его руках.

— Будешь теперь, как змея, с раздвоенным, — усмехнулся Морай. — Шипящий родич дракона, что вечно плюётся ядом.

***

Обтерев руки о штаны, а кинжал — о штору, Морай отправился на конюшню. Лакей услужливо подал ему жеребца. Но, окинув уздечку быстрым взглядом, маргот заметил перекрученный щёчный ремень.

— Если у тебя такие кривые руки, учись пользоваться ногами, — рявкнул Морай на лакея. Он был на взводе из-за Мальтары, но не позволил себе выместить на ней всю ярость.

«Она моя сестра, пускай и идиотка».

Зато лакей ему дорог не был. Он велел Риязу отсечь нерадивому слуге кисти на заднем дворе. Пока гвардия волокла его, захлёбывающегося слезами и криками, Морай сам перестегнул ремень.

От каждого его прикосновения конь вздрагивал и всхрапывал, кося чёрным оком. Морая раздражало и это. Но, когда донёсся звучный удар топора, что претворял приговор лакею, ему полегчало.

«Что ни говори, ярость находит выход лишь в чужой крови».

Наученный горьким опытом, жеребец сдерживал свой страх и лишь прижимал уши. Морай вывел его на двор, запрыгнул в седло, и, не спуская стремян, так поскакал до магистрата — это было недалеко.

«У моего меча есть имя, но у коня — нет», — думал Морай, проезжая по опалённой площади Божьей Милости. — «Я даже не уверен, один ли это конь, или конюхи чередуют их для меня».

Когда он подъехал к магистрату, из распахнутых дверей выбежала добрая дюжина серых гусей. Маргот спешился. Одна из дьявольских птиц вдруг разинула на него пасть и зашипела, намереваясь укусить его за штанину.

Морай пнул гуся, но зря: его и без того больная ступня чуть не хрустнула о тяжеленную тушу. И тут, как по команде, вся стая набросилась на него. Воздух наполнился грозными гусиными криками.

— Идиоты! Кыш! Кыш! — завизжал их хозяин, городской канцлер Дурик. Стая тут же бросилась врассыпную, оставив маргота всего в перьях.

Дурик выбежал к нему и упал перед ним ниц. Бубенчики зазвенели на его шутовском колпаке.

— Маргот, великий маргот! Право слово, вопреки моему указу, гуси не распознают первых лиц Альтары! Всех их на плаху, всех!

Он бился головой о мостовую, покуда другие канцелярские выглядывали из дверей и испуганно прятались, стоило им заметить лорда Тарцеваля.

Рука Морая сама сомкнулась на рукояти меча, но… пальцы расслабились, и он усмехнулся.

— Может, и распознают, — проворчал маргот. — Просто имеют мятежные политические взгляды.

— Тогда — на виселицу!

— Да брось, вставай уже, — и Морай пихнул его сапогом, чтобы Дурик вскочил.

Дурик был дурачком с детства. С малых лет он носил звенящие бубенцами разноцветные одежды. Когда он заступил на службу к марготу, ему было всего лет тринадцать. Теперь же он стал закоренелым комедиантом и законотворцем, что, впрочем, было одним и тем же.

У него были маленькие крысиные глазки, маленький нос, но огромный лягушачий рот. И он никогда не улыбался. Не было человека в городе серьёзнее, чем канцлер Дурик.

Он кинул зверский взгляд на гогочущую серую стаю, что рассыпалась по площади. Будто дрессировщик на своих диких львов.

— Зачем тебе в магистрате гуси? — не выдержал Морай.

— Они сторожат, — со знанием дела ответил Дурик. — Враги государства вечно лезут в мои секретные документы и законопроекты! Прикармливают собак, подкупают сторожей! Но гуси… их боятся все.

И он, кланяясь на каждом шагу, устремился вверх по крыльцу. Перед марготом распахнулись ворота магистрата.

Старинное здание, построенное в первый же год правления маргота Минорая, уцелело после многочисленных пожаров благодаря тому, что было воздвигнуто из каменных кирпичей. Внутри имелась недурная отделка с паркетом и дубовыми балюстрадами, что разграничивали рабочие пространства канцеляристов. Но нынче весь пол был уделан перьями и птичьим помётом, а в воздухе стоял запах жжёной карамели.

Все писари и служащие вскакивали и падали лбами прямо в испачканный паркет.

— Прогресс