Тигр, олень, женьшень - Валерий Янковский

— Смотрите. Только вообще-то вы напрасно здесь время потеряете, шли бы в тундру. Тут ведь как: когда пройдут два-три табушка, а когда и ничего…

Слушая его старое как мир охотничье брюзжание, я смотрю на покрытую туманом долину, откуда должны лететь птицы. Что-то маячит низко над лесом, какая-то колеблющаяся полоска становится все ясней и ясней, мешает слушать и сосредоточиться.

Да это же они!

Серо-пепельные тяжелые гуменники, как эскадрилья бомбардировщиков, с трудом набирают высоту и фронтальной цепочкой четко вырисовываются над вершинами заиндевелых лиственниц:

— Гуси! — я инстинктивно сажусь на снег за маленькой лиственницей.

Спор как отрезало, все прячутся кто куда может.

Двести, сто пятьдесят, сто метров отделяют от нас стаю. Несколько секунд — и… Но для этих самых ответственных секунд у молодых не хватает главного — выдержки: трах, тах, тарарах! Как, заразителен для многих первый, хотя и совсем безрассудный выстрел! Только мы с Володей не стреляли: в лоб за сто метров можно лишь отпугнуть. Гуменники взмывают, разворачиваются и уходят назад в туманную даль.

Так по-мальчишески стрелявшие горе-охотники сконфуженно молчат.

— Пойдем, Володя, тут дела не будет.

А гуси вдруг посыпались, как из рога изобилия. «Табушки», да какие — по тридцать, сорок, пятьдесят и до сотни, с интервалами в десять — пятнадцать минут шли, как по шнуру, на едва заметную, замаскированную избушку и окоп «бибиков». Заметив приближающийся табун, «бибики» мчались по своей траншее, встречая низко плывущих громадных птиц беспорядочными выстрелами. Они сильно мешали друг другу, волновались, и результаты были значительно хуже, чем могли быть у двух спокойных опытных стрелков. Новички, а их было несколько, мешали бывалым.

Ведь это только кажется, что гусь тянет тихо. В пределах досягаемости он находится считанные секунды. Быстро прикинуть расстояние до цели, скорость полета: по ветру или против него, чтобы сделать правильный вынос, — все это имеет решающее значение.

Как всегда бывает в первые дни весеннего перелета, шел на подбор гуменник. Заметив издали табун, стоя на коленях в своей снежной яме, прильнув лбами к сетке воткнутых в снег веток лиственницы, мы тихо шептали заклинания, уговаривая стаю повернуть чуть в сторону, на нас. Бесполезно. Они летели прямо на «бибиков». Шепча проклятия, громко дыша, пригнувшись в страшном напряжении, наблюдали, как серые птицы, уже в профиль, мерно взмахивая крыльями и обнажая при каждом взмахе светлые подкрылья, вытянув прямые длинные шеи с мощными головами, неотвратимо надвигались на застывшую, окаменевшую в траншее группу.

«Трах, тах, тарарах! Tax, тах!» — успевали насчитать четырнадцать-пятнадцать выстрелов, остальные сливались… Казалось, сейчас с неба обрушится целая масса! Но падал один, редко два, часто ни одного…

Володя не выдерживает. Небольшого роста, жилистый, шустрый и остроумный, скалит прокуренные зубы на темно-бронзовом от зимних ветров лице:

— Эй, вы! Пустите к себе с половины! И патроны сохраните, и с гусями домой поедете, мазилы…

Мы злорадно смеемся в свое удовольствие. В ответ — хмурое молчание.

И вдруг из разбившегося веером табуна несколько гусей поворачивают к нам. Делаем первые выстрелы. Один крупный гуменник тяжело падает совсем рядом: мы тоже открыли счет!

Начало темнеть, гуси стали отклоняться от центра то вправо, то влево. Вот упал у Нестора, потом снова у нас. И, надо сказать, Володина старая курковая тулка мало отставала от моего браунинга: он сделал отличный дуплет.

В глубоких сумерках — в мае на Колыме нет настоящей ночи — мы притащили в свой домик солидную связку увесистых, пахнущих далекими неведомыми болотами красавцев гуменников.

С утра лёта не было, но басням про «два-три табушка за день» мы уже знали цену. Конечно, мифические «товарищи», для которых якобы приготовлены занятые нами скрадки, не пришли, но охотничье пополнение прибыло. Примерно к обеду явились два «старика». Один действительно был пожилой, другой, цыганского вида, средних лет. Но поскольку впереди шел высокий, обросший седой щетиной, за ними укоренилась кличка «старики». Теперь были «бибики», «несторы», мы — «лесники» и «старики». «Старики» стали левее Нестора, по-хозяйски поставили в леске палатку, скоро у них из трубы повалил дым: бывалый охотник ранней весной без печурки не ходит.

К вечеру замаячили еще три сгорбленные темные фигуры. Они установили палатку правее, под той горкой, на которую нас направлял Бибик. Познакомились. Компания из Магадана, все из одного учреждения. Они целый день поднимались от трассы. Днем снег тает, садится, лыжи зарываются, а палатка, продукты, патроны — все на себе. Добрались едва живые и без печки. Более опытные «старики» большую часть пути проделали ночью, по заморозку, — им было легче.

С утра погода опять стояла скверная, солнца не видно: тучи, туман, снежная морось. Пошли проведать новых соседей и застали их в плачевном состоянии: печки нет, все вещи мокрые. За ночь они окончательно промерзли, почти не спали, посинели. Мы пригласили их в свой теплый домик, они приняли приглашение с радостью, перебрались и сразу заснули как убитые.

После перерыва снова пошел гусь, и снова преимущественно на «бибиков». Мы подбирали то, что отбивалось в стороны, без трофеев не остались.

Я сделал несколько удачных выстрелов, как вдруг увидел приближавшуюся на лыжах фигуру высокого старика:

— А ну, покажи, из какого это ружья ты их валишь? Больно здорово получается: ну как плеткой! Да, вещь…

Он любовно погладил мой автомат. Поговорили, и я предложил занять свободный скрадок между мной и старшим из ночевавших у нас магаданцев. Он отошел, снял лыжи и влез в выкопанную в снегу ямку, замаскированную ветками. Метрах в семидесяти от него, в другом скрадке, из-под шапки выглядывали темные очки на багровом от снежного загара носу соседа. Изредка мы вполголоса обменивались репликами. Внезапно я увидел четырех гусей, тянущих в промежуток между моими соседями. Свистнул, они заметили и, повозившись, затихли.

«Га-а-а-агак…» — Четверка наплывала на их траверс, и я видел, как по ходу за ней плыли, медленно перемещаясь над кучками снега и веток, два вороненых ствола целившихся с обеих сторон охотников.

«Бах-бах! Бах-бах!» — оба сделали по дуплету. Кто стрелял последним — не знаю, но со стороны было отчетливо видно, что с четвертого выстрела самый задний гусь вдруг встал на крыло и совершенно отвесно упал между скрадками, чуть миновав линию стрелков. Упал и от своей тяжести, пробив тонкую дневную корку наста, совсем ушел под снег. На поверхности едва заметно торчало только одно маховое перо.