Тигр, олень, женьшень - Валерий Янковский

Трактор неотвратимо волок свой воз в пучину, и все понимали, что стальное водило, зашплинтованное мощным болтом, не сорвется ни при каких обстоятельствах, значит, оставалось одно: сжав зубы ждать и верить, что тягач преодолеет глубину. Через щели хлынула ледяная вода, заливая ноги, и пассажиры почувствовали, как бешеное течение оторвало тяжелые сани от дна, их стало разворачивать, они всплыли. Все вскочили. Трактор по-прежнему полз к противоположному берегу, но с каждой секундой погружался все глубже. Скрылись в кипящей воде гусеницы, потом подножка, начала уходить кабина. На глазах, как закатное солнце, таяло заднее смотровое окошко, а за ним смутное очертание головы тракториста Петьки в замасленной кепке.

И вдруг…

Нет кабины, только бурлящая поперек течения водяная воронка. А на желто-пенистой, ускользающей поверхности, как перископ подводной лодки, едва заметен кончик выхлопной трубы, через которую еще дышит с усилием железное чудовище. Урчит под водой двигатель, отлетают вверх серо-голубые колечки отработанных газов. До верхнего среза тонкой трубки остается пустяк; сейчас двигатель захлебнется, и тогда уже «труба» всем…

Никто не вскрикнул, не вымолвил слова, только посерели лица и губы, а феноменальный стальной краб продолжает ползти под водой! Но вот труба начала расти. Почудилось? Обманывает волна? Нет, растет, растет!!!

Показалась черная слезящаяся крыша кабины, сверкнуло стекло; оно так запотело, что сквозь него ничего не видно. Наконец забурлили гусеницы, заскрежетали о береговую гальку. Мокрый, дрожащий трактор выполз на берег, вытянул за собой сани и остановился. Вся сцена заняла минуты, но показалось — прожито полжизни.

Тракторист распахнул дверку, спрыгнул на гальку, но покачнулся и, чтоб не упасть, прислонился к борту машины. Кепки на голове не было, вода ручейками текла из карманов ватных брюк, из-за голенищ кирзовых сапог. Мы медленно приходили в себя, прыгали на сухое, принимали от товарищей подмоченные котомки. Петро заглушил двигатель и сказал, ни к кому не обращаясь:

— Баста. Пока вода не спадет, назад не поеду. Жизнь — одна. Прошлым летом сколь раз здесь переправлялся, а тут… Кто его знал, чертов Млелювеем. Вырыл за весну этакую траншею! Собирайте плавник, ребята, щас разведем костер, заделаем чифирку, просушимся, а то несдобровать. Эх, спиртику бы…

Часа через два, подсохшие и подогретые — кто чаем, а кто разведенным мутной водичкой спиртом, пожав руку герою-трактористу и приладив неудобные еще сыроватые мешки, группа в десяток человек ступила на тропу, ползущую вверх к водоразделу, за которым в весенней дымке притаился загадочный обетованный Ичувеем — цель нашего похода.

Вышли на ночь глядя — экономили время. Впрочем, выше семидесятой параллели северной широты весенняя ночь — понятие относительное. Она больше походит на пасмурный день с каким-то сиреневатым оттенком маленького затмения. Здесь ее еще усиливают горы, а на берегу моря ночи уже нет вовсе: солнце только приспускается над горизонтом, плывет туманно-кровавое вдоль границы океана с небом и вновь начинает ползти вверх. Когда проснешься, даже глядя на часы, невозможно понять: утро это или вечер?

Долог путь на Ичувеем и тяжел. Шестьдесят с лишним километров подъемов и спусков, ключей и болот с высоченными кочками. А когда весь груз на плечах, тридцать километров за переход доводят до отупения; серо-белые к этому времени песцы, зайцы и стаи белых куропаток оставляют охотника равнодушным: только бы дойти, скинуть опостылевший рюкзак, сесть, а лучше лечь, вытянув ноги…

Утреннее солнце уже позолотило вершины каменистых чукотских сопок, когда наш отряд плотным табунком заполнил низкую землянку охраны геологической партии. И все, кроме двух сменяемых солдат, глотнув по кружке чая, улеглись вповалку на полу.

Проспали как убитые несколько часов, поели и снова в путь. Прибывшая с нами охрана осталась в землянке, дальше отправились восемь человек: четверо охотников и четверо рабочих прииска, откомандированные за диким луком, который еще предстояло найти по рассказам геологов и чукчей.

Теперь мы спускались уже одним из притоков Ичувеема, однако вокруг ничего не изменилось: те же каменистые холмы с карликовыми кустиками и брусничниками, серые сланцевые осыпи да бесконечные болота, усеянные высокими, похожими на тумбы кочками с торчащей на них блеклой прошлогодней травой. Ничего нового, никаких сказочных перемен, о которых столько говорилось и мечталось. Солнце спряталось за высокими вершинами, снова опускалась сиреневая полуночь, а мы, вяло переговариваясь, все шагали и шагали.

Но вот обогнули последний мысок, сделали шаг, другой и замерли. Почудилось, что нежданно-негаданно распахнулась потайная дверь в иной мир, мир фантастического острова «Земли Санникова». Пахнуло весной, потянуло теплыми, талыми болотами, распускающейся зеленью, донесся гогот гусей… Впереди, в широкой пойме, струилась с плывущими льдинами свинцовая река в нежно зеленеющих берегах! Ичувеем!

Если на всем северном побережье ни один кустик не поднимается выше колена, то здесь стояли давно позабытые в Заполярье заросли прибрежной ивы; они скрывали с головой, казались настоящими рощами. А рядом просторные отмели мелкого темно-серого песка, словно возделанные руками трудолюбивого огородника, щетинились куртинами полуметрового зеленого лука!

Чем объяснить такой контраст, о котором мы слышали, но в существование которого никогда до конца не верили? Составом почвы? Цепью гор, преградивших студеное дыхание Ледовитого океана?.. Не веря глазам, все ринулись к луковому полю, опустились на колени, сорвали по пучку, сунули в рот. Настоящий, живой! А ведь на Чукотке люди годами ели все консервированное и сушеное.

Теперь, весной, после долгой, темной, морозной зимы население нашего прииска «Южный», особенно женщины — два десятка молодых и чуть старше дам: старых там не водилось, — жаждало увидеть на столе живой, полный витаминов лук и свежую гусятину. На танцах в клубе они не скупились на улыбки, сулили охотникам спирт и особое расположение…

И вот он, лук, в наших руках, и гуси, правда, еще в небе, но тоже живые, гогочущие.

Пока мы ставили палатку, четверо молодых ребят, едва передохнув, нарвали огромные охапки лука, связали в пучки, доверху набили мешки и, помахав на прощание, тронулись в обратный путь. Стало еще тише и таинственнее, простор и безмолвие как-то оглушали.

На заре втроем отправились вверх, туда, где Ичувеем стеснен прижимом: здесь вода бежала заметно быстрее. Я замаскировался в кустах на излучине, где, заметил еще издали, время от времени тянули одиночки. Николай с Володей ушли выше.