В футбольном зазеркалье - Николай Кузьмин

Наконец он глянул на часы, стоявшие на столе рядом с письменным прибором, и оборвал этот приятный, но пустопорожний для настоящего спортсмена разговор: все эти предсказания, прогнозы, – сказав: «Ладно, все это мы тут так, для трепа. Только игра покажет», – дунул в последний раз на зажигалку, сунул ее в выдвинутый ящик.

– Тут вот какое дело, Геш. И обе руки положил на стол.

Скачков, сосредоточиваясь, сомкнул колени и придвинулся.

Как он догадывался, вызов в дорпрофсож связан был с его уходом на покой. Не дипломатничая, а напрямик, как в былые времена в раздевалке или на поле, Шевелев спросил его: не согласится ли он вести занятия с детской футбольной командой.

– А где она? – удивился Скачков и даже поглядел по сторонам.

– Организуем. Афиши висят, сегодня еще на стадионе объявим. Комиссию создадим. Кое с кем я поговорил. Говорова, Татаринцева помнишь? Ребята загорелись. Хорошо бы еще в газете объявленьице тиснуть. А?

– Думаю, устроим, – пообещал Скачков. – Я заскочу к Братину.

– Заскочи, Геш. Надо. И вообще: давай, влезай в хомут. Дел, знаешь, во – по горло! Мы уж тут кое-что прикинули.

Получилось что-то слишком быстро и вроде бы само собой: не успел еще толком ни о чем подумать и как следует решиться, а уже куда-то следовало съездить, с кем-то переговорить, что-то достать, пробить, организовать – принимайся хоть сейчас! А ведь с утра была одна забота: вечер, ответственная кубковая встреча.

Шевелев, загораясь, посвящал Скачкова в свои наметки и замыслы.

– Геш, смотри сюда, – позвал он его к себе за стол и взял в руки небольшой листок, аккуратно расчерченный на продолговатые клеточки, сплошь заполненные какими-то цифрами. – Как, по-твоему, что это?

Привалившись к председательскому плечу, Скачков поизучал листок и ничего не понял.

– Бухгалтерия какая-то… А что?

– Бухгалтерия!.. – Шевелев радостно потер руки. – Тут, брат, такая бухгалтерия, что диссертацию написать можно. Самая что ни на есть наука! Я вот тебе сейчас растолкую.

Он рассказал, что в один из первых дней, как только он обосновался в председательском кабинете, к нему явился тихий, но настойчивый посетитель и отрекомендовался старым футбольным болельщиком, а заодно, как добавил посетитель с легким ироническим полупоклоном, и экономистом из управления дороги. Слушая, Скачков с узнавающей улыбкой закивал: по всем приметам посетителем был Семен Семеныч, так понравившийся ему с первого разговора – звонаревский сосед.

– И знаешь, Геш, оказался голова! – Шевелев потряс исписанной цифрами бумажкой. – Он тут, оказывается, подсчитал и доказал: как только у нашего «Локомотива» дела идут нормально, план на предприятиях города лезет вверх. Не веришь? Смотри сам. Я тоже сначала не поверил… Вот, гляди – пятьдесят восьмой год. Обрати внимание: показатели – просто блеск! А в том году мы, оказывается, в высшую лигу выбились! Верно?.. А помнишь: едва из высшей лиги не вылетели? Ну, да это ты уже должен помнить, – еще бы не помнить. Гол-то кто заколотил? А вот прошлый год: одиннадцатое место и выигрыш у австрийцев… Все сходится. Вот тут и задумаешься. Правда? Забава вроде бы, а меня он, например, убедил.

Скачков хмыкнул и с пробудившимся интересом потянулся за листком. Любопытно, в самом деле. Вроде бы сплошная цифирь, мозговая сухомятка, а если разобраться да вдуматься…

– Так что давай, Геш, запрягайся. В руках у тебя, можно сказать, будущее не только команды. – Шевелев значительно потряс листком с цифрами.

– Трудно будет.

– Трудно! А ты чего хотел? На пенсию да на печку, тараканов давить? Успеешь еще. А с ребятишками… ты мое мнение знаешь: поменьше варягов, побольше своих. Свои – они, знаешь, и есть свои. И – поменьше посредственностей и лентяев.

Команда мальчишек, по замыслу Шевелева, была лишь первым шагом. В дальнейших своих планах он видел специализированную школу-интернат, куда собрать талантливых пацанов со всей области, процедив дворовые дикие команды.

Пока же следовало подготовиться к просмотру первых добровольцев (Шевелев предсказывал наплыв желающих), отобрать из них наиболее подходящих и приступать к занятиям. Но прежде чем вывести учеников на первую пробежку, необходимо провернуть гору дел: позаботиться о спортинвентаре, договориться о времени тренировок, поговорить с родителями, сходить в школы (занятия футболом ни в коем случае не должны мешать учебе).

Обсуждая ближайшие, самые неотложные дела, Скачков уже не ощущал тоски и боли от расставания с командой, с полем – стало некогда. В том месте, где ему всегда мерещился тупик, конец дистанции, он, вдруг заваленный по горло новыми внезапными заботами, словно бы увидел всего лишь поворот, а за поворотом глазам его открылась та же знакомая, исхоженная вдоль и поперек дорога.

Ребятишки народ чудесный, и дело пойдет – должно пойти. Ему есть что рассказать и есть что показать. Он постарается вложить в них, неутомимых, раннюю уверенную мудрость зрелых опытных мастеров, чтобы по-прежнему взрывались, клокотали переполненные стадионы, чтобы футбол как был, так и остался любимым представлением планеты. Дело это для него не на год-два – на всю жизнь: он подставлял свое плечо под ношу, взятую десятки лет назад первыми поколениями русских футболистов.

Из дорпрофсожа он едва не опоздал к автобусу с командой. Шевелев предложил ему остаться и немного подождать, чтобы вместе с ним поехать на служебной машине. Скачков отказался. Хотелось побыть одному, собраться с мыслями и успокоиться, привести себя в порядок. Все-таки у него еще остаются обязанности игрока и капитана.

Знал ли Иван Степанович, зачем Скачкова вызывали в дорпрофсож? Скорее всего знал. Или он думал, что у Скачкова на него обида? Нет, никакой обиды не было. Футбол тем и вечен, что он понятен и близок всем. Но, главное, что на зеленое поле стадиона выбегают игроки, словно частицы молодости и отваги. Теперь же следовало, словно эстафету, передать обязанности следующему, кто в состоянии своей энергией, своей неутомимостью полтора часа игры прожить на предельном напряжении, выложиться без остатка, а через два-три дня начать все сызнова. К тому же у него появились новые обязанности, и он, если бы не сегодняшний матч с ленинградцами, принялся бы за них немедленно.

Направляясь в раздевалку, Иван Степанович намеренно придерживал Скачкова, чтобы остаться с ним наедине. Шагал рядом, посапывал, смотрел под ноги и вдруг выпалил.

– Геш… честно! – сердишься? А? И остановился.

С легким сердцем Скачков приобнял его за спину.

– Иван Степанович, милый, что за ерунда?

Тот недоверчиво взглянул ему в глаза, долго не отпускал, потом с удовлетворением вздохнул: поверил.

– А в Баку?

– Не выйдет, не могу, – отказался Скачков. – Хочу сам за набором проследить. Но Мухин же готов?

– Ладно, пошли, – сказал Иван Степанович и ушел в себя, в какие-то свои соображения.

Помахивая сумкой, Скачков шагал широко, свободно. Вспомнил о стариках, приезжавших сегодня на базу, и обернулся к тренеру. Иван Степанович, успевший закопаться в свои мысли, сделал усилие, чтобы прийти в себя.

– А-а, ты вот о чем. Ничего, знаешь, хорошо получилось. Сухову досталось. Немного Серебрякову…

– А ему за что?

– Ну как это! Не учится, год целый потерял. Девочки. Да мало ли за что? Нет, интересно было. Полезно, по крайней мере.

Увидев, что у Скачкова готов еще какой-то вопрос, Иван Степанович пихнул его в плечо.

– Отстань, слушай. Потом.

В раздевалке ребята привычно занимали шкафчики, кидали сумки возле просторных и удобных кресел, застланных простынями.

– Геш, идешь? – позвал Матвей Матвеич.

Он переоделся, приготовился и разминал, почти выламывая с хрустом пальцы. Густо курчавилась в проеме майки грудь, крепкий живот перепоясан широким обручем ремня.

– Сейчас, Матвей Матвеич.

Кто-то успел обуться и заподпрыгивал, пощелкивая по полу шипами. Скачков не глядя мог сказать, что кто-нибудь из молодых. Торопится на поле, на разминку.

Матвей Матвеич, все еще похрустывая пальцами, ждал у массажного стола. Скачков, раздетый, влез, как на заклание.

– Покрепче, – попросил он, укладывая голову на скрещенные руки. – Постарайся на прощанье-то.

– Что, в Баку не едешь? – спросил Матвей Матвеич. Значит, знал и он. Все, выходит, знали! Ну, да теперь…

Словно маэстро перед инструментом, массажист посуровел, потряс над головой огромными кистями и вдруг с лицом сосредоточенным и вдохновенным с размаху опустил их на притихшее расслабленное тело. Скачков сначала вздрогнул и напрягся, но вот шлепок, другой, потом протяжное движение, и он закрыл глаза, почти забылся. Матвей Матвеич был великий мастер. Скачков, кряхтя, постанывая под его безжалостными каучуковыми пальцами, все больше ощущал, как отжимается от мышц усталость, не стало вялости и лени, и плечи, бедра, ноги затребовали напряженья и борьбы.